окрыла собою
чайки.


                                 Глава XI

     В  хате  войскового кантарея* в  предместье Гасан Баша,  в  Сечи,  за
столом сидели два запорожца,  подкрепляясь палянкой из проса, которую то и
дело черпали из деревянной лоханки, стоявшей посреди стола. Один - старый,
почти уже совсем дряхлый,  был сам кантарей Фылып Захар,  другой был Антон
Татарчук,  атаман чигиринского куреня, лет около сорока, высокий, сильный,
с диким выражением лица и раскосыми татарскими глазами.  Оба тихо,  словно
опасаясь, что их подслушают, разговаривали.
     _______________
          * Воинский чиновник на Запорожье, надзирающий за мерами и весами
     в лавках так называемого Крамного базара в Сечи. (Примеч. автора.)

     - Оно, значит, сегодня? - спросил кантарей.
     - Прямо  вот-вот,  -  ответил Татарчук.  -  Ожидают только кошевого и
Тугай-бея,  который с  самим Хмелем на  Базавлук поехал,  потому что  орда
стоит там.  Товарищество уже на майдане, а куренные еще засветло соберутся
на раду. До ночи все известно станет.
     - Гм! Плохо может быть, - буркнул старый Фылып Захар.
     - Слухай, кантарей, ты правда видал, что и мне письмо было?
     - Известно,  видал,  если сам кошевому письма относил,  а  я  человек
грамотный.  При  ляхе три письма нашли:  одно до  самого кошевого,  второе
тебе, третье молодому Барабашу. Об том уже вся Сечь знает.
     - А кто писал? Не знаешь?
     - Кошевому - князь: на письме печать была; кто вам - неизвестно.
     - С о х р а н и  б о г!
     - Если тебя в письме явно другом ляхов не называют, то обойдется.
     - С о х р а н и  б о г! - повторил Татарчук.
     - А может, ты и сам чего за собой знаешь?
     - Тьфу! Ничего я за собой не знаю.
     - Может, кошевой письма в ход не пустит, потому как и ему своя голова
дорога. Ему ведь тоже письмо было.
     - А что ж...
     - Но ежели ты чего за собой знаешь,  тогда...  -  Тут старый кантарей
еще более понизил голос: - Беги!
     - Как это? Куда? - беспокойно спросил Татарчук. - Кошевой по островам
дозоры поставил,  чтобы никто к ляхам не ушел и про здешние дела не донес.
На Базавлуке стерегут татары. Рыба не проплывет, птица не пролетит.
     - Тогда спрячься, ежели можешь, в Сечи.
     - Найдут.  Разве что ты меня тут на базаре между бочками спрячешь? Ты
ведь сродник мне!
     - И брата родного не стал бы прятать. А если смерти боишься, напейся:
пьяный ничего не почуешь.
     - Может, в письмах ничего и нету?
     - Может быть...
     - От беда! От беда! - сказал Татарчук. - Ничего за собой я не знаю. Я
добрый молодец.  Ляхам враг.  Да хоть бы ничего в письме и не стояло,  бес
его знает, что лях на раде выложит. Он же меня погубить может.
     - Это  с е р д и т и й  л я х:  он ничего не выложит!
     - Ты был у него сегодня?
     - Был.  Раны  помазал  дегтем,  горелки  с  пеплом  в  горло   налил.
Очухается. Это  с е р д и т и й  л я х! Говорят, прежде, чем его взяли, он
татар, как свиней, на Хортице порезал. Ты за ляха не беспокойся.
     Угрюмый голос сечевого барабана прервал дальнейшую беседу.  Татарчук,
услыхав  гулкие  удары,   содрогнулся  и  вскочил.   Необычайною  тревогою
исполнилось выражение лица его и все движения.
     - На раду зовут,  - сказал он,  ловя  ртом  воздух.  -  С о х р а н и
б о г!  Ты,  Фылып,  не  открывай,  о  чем  мы  с тобою тут разговаривали.
С о х р а н и  б о г!
     Сказав  это,  Татарчук схватил лоханку с  водкой,  поднес  ее  обеими
руками ко рту, наклонил и стал жадно пить, словно спешил мертво напиться.
     - Пошли! - сказал кантарей.
     Барабан бил все настойчивее.
     Они  вышли.  Предместье Гассан Баша  было отделено от  майдана валом,
окружавшим непосредственно кош,  и  воротами с  высокой башнею,  с которой
глядели жерла поднятых на  нее  пушек.  Посреди предместья стоял кантареев
дом  и  хаты  крамных  атаманов,   вокруг  же  довольно  обширной  площади
располагались сараи,  в коих помещались лавки.  Это были сплошь неказистые
постройки,  кое-как сложенные из поставляемых в  изобилии Хортицей дубовых
бревен,  а по бревнам обшитые ветками и очеретом.  Сами хаты,  не исключая
жилища кантарея, более походили на шалаши, ибо только крыши их возвышались
над землею.  Крыши эти были черные и закопченные,  потому что, если в хате
палили огонь, дым выходил не только через верхнее отверстие в кровле, но и
сквозь всю обшивку,  и тогда казалось,  что это никакая не хата,  а просто
груда веток и очерета,  в которой сидят смолу.  В жильях этих царил вечный
мрак,  поэтому  внутри  постоянно жгли  или  лучину,  или  дубовое  пеньё.
Лавочных сараев было несколько десятков, и подразделялись они на куренные,
то есть представляющие собой собственность отдельных куреней, и гостинные,
где  в  недолгие мирные поры  заводили торговлю татары и  валахи,  -  одни
кожами,  восточными  тканями,  оружием  и