оже  вздыхать начал,  показывая,  что  понимает любовную
пытку, и спустя минуту спросил участливо:
     - А не обетовал ли и ты, любезный сударь, целомудрие?
     - Вопрос таковой бессмыслен,  ибо  если  каждый подобные обеты давать
станет, то genus humanum* исчезнуть обречен.
     Дальнейший разговор был  прерван  приходом слуги,  старого татарина с
быстрыми черными глазами и сморщенным,  как сушеное яблоко,  лицом. Войдя,
он бросил многозначительный взгляд на Скшетуского и спросил:
     - Не надобно ли чего вашим милостям? Может, меду по чарке перед сном?
     _______________
          * род человеческий (лат.).

     - Не надо.
     Татарин приблизился к Скшетускому и шепнул:
     - Я, господин, к вашей милости с поручением от княжны.
     - Будь же мне Пандаром!  -  радостно воскликнул наместник.  -  Можешь
говорить при этом кавалере, ибо я ему во всем открылся.
     Татарин достал из рукава кусок ленты.
     - Панна шлет его  милости господину эту  перевязь и  передать велела,
что любит всею душою.
     Поручик схватил шарф,  в  восторге стал  его  целовать и  прижимать к
груди, а затем, несколько успокоившись, спросил:
     - Что она тебе сказать велела?
     - Что любит его милость господина всею душою.
     - Держи же за это талер. Значит, сказала, что любит меня?
     - Сказала.
     - Держи еще талер.  Да  благословит ее господь,  ибо и  она мне самая
разлюбезная.  Передай же...  или нет,  погоди:  я  ей  напишу;  принеси-ка
чернил, перьев да бумаги.
     - Чего? - спросил татарин.
     - Чернил, перьев и бумаги.
     - Такого у  нас в  дому не  держат.  При князе Василе имелось;  потом
тоже,  когда молодые князья грамоте у чернеца учились;  да только давно уж
это было.
     Пан Скшетуский щелкнул пальцами.
     - Дражайший Подбипятка,  нету  ли  у  тебя,  ваша  милость,  чернил и
перьев?
     Литвин развел руками и вознес очи к потолку.
     - Тьфу, черт побери! - сказал поручик. - Что же делать?
     Татарин меж тем присел на корточки у огня.
     - Зачем писать?  - сказал он, шевеля угли. - Панна спать пошла. А что
написать хотел, то завтра и сказать можно.
     - Если так,  что ж! Верный ты, как я погляжу, слуга княжне. Возьми же
и третий талер. Давно служишь?
     - Эге!  Сорок лет будет,  как князь Василь меня ясырем взял; и с того
времени служил я ему верно, а когда ночью уезжал он неведомо куда, то дитя
Константину оставил,  а мне сказал: "Чехла! И ты девочку не оставь. Береги
ее пуще глаза". Лаха иль алла!
     - Так ты и поступаешь?
     - Так и поступаю; в оба гляжу.
     - Расскажи, чего видишь. Как здесь княжне живется?
     - Недоброе тут задумали, Богуну ее хотят отдать, псу проклятому.
     - Эй! Не бывать этому! Найдутся заступники!
     - Дай-то бог! - сказал старик, раскидывая горящие головешки. - Они ее
Богуну хотят отдать,  чтобы взял и унес, как волк ягненка, а их в Разлогах
оставил,  потому что Разлоги ей, а не им, после князя Василя оставлены. Он
же,  Богун этот, на такое согласен, ведь по чащобам у него сокровищ больше
спрятано, чем песка в Разлогах; да только ненавидит она его с тех пор, как
при  ней  он  человека чеканом разрубил.  Кровь пала меж них и  ненавистью
проросла. Нет бога, кроме бога!
     Уснуть в  ту  ночь наместник не мог.  Он ходил по комнате,  глядел на
луну и  обдумывал разные планы.  Теперь было ясно,  что  замышляют Булыги.
Возьми за  себя княжну какой-нибудь соседний шляхтич,  он бы востребовал и
Разлоги,   и  был  бы  прав,   так  как  они  принадлежали  ей,   а  то  и
поинтересовался бы  еще отчетом по  опеке.  Вот почему Булыги,  сами давно
оказачившиеся,  решили отдать девушку казаку. От этой мысли пан Скшетуский
стискивал кулаки и  порывался схватить меч.  Он  решил  разоблачить низкие
козни и  чувствовал в  себе  силы  совершить это.  Ведь попечительство над
Еленою осуществлял и  князь Иеремия:  во-первых,  потому что  Разлоги были
пожалованы старому Василю Вишневецкими, а во-вторых, потому что сам Василь
писал из  Бара  князю,  умоляя о  попечении.  Лишь  будучи занят обширными
своими трудами,  походами и  предприятиями,  воевода до  сих пор не  сумел
озаботиться опекою.  Но достаточно будет ему напомнить,  и  справедливость
восторжествует.
     В  божьем мире уже  светало,  когда Скшетуский повалился на  постель.
Спал он крепко и скоро проснулся с готовым решением.  Они с паном Лонгином
спешно  оделись,  поскольку телеги  стояли уже  наготове,  а  солдаты пана
Скшетуского сидели в седлах,  г