й  неведомых тварей,
получеловеческие,  полузвериные крики и  грозный шум не  то побоищ,  не то
ловитв.  Под  водою  гудели колокола ушедших на  дно  городов.  Земля была
негостеприимная и недоступная;  тут,  глядишь,  слишком сырая, тут - почти
безводная,  выжженная,  сухая и для жизни опасная; насельников к тому же -
стоило  им  сколько-нибудь  обжиться и  обзавестись хозяйством -  разоряли
татарские набеги.  Обычно заглядывали сюда  только запорожцы ради бобровых
хвостов или  зверя  и  рыбы,  ибо  в  мирное время  большая часть  низовых
разбредалась из Сечи по всем рекам,  ярам,  лесам и зарослям на охоту или,
как называли это,  "на промысел", рыская в местах, о существовании которых
мало кому было известно.
     Однако же и оседлая жизнь пыталась укорениться на землях этих,  - так
растение,  которое,  где  может,  пытается вцепиться корешками в  почву и,
вырываемое то и дело, где может, продолжает расти.
     На пустошах возникали острожки,  поселения,  колонии и хутора.  Земля
была местами плодородная,  да  и  воля привлекала.  Но лишь тогда закипела
жизнь,  когда  край  этот  перешел во  владение князей Вишневецких.  Князь
Михаил,   женившись  на   Могилянке,   усерднее   принялся  обживать  свой
заднепровский удел; привлекал людей, заселял пустоши, позволял до тридцати
лет не платить податей, строил обители и вводил свое княжеское право. Даже
поселенец,  невесть  когда  пришедший  на  эти  земли  и  полагавший,  что
хозяйствует  на  собственном  наделе,   охотно  превращался  в  княжеского
оброчника,  так  как  за  подать свою обретал могучее княжеское попечение,
защищавшее его от татар и от худших порой, чем татары, низовых.
     И  все  же  настоящая жизнь процвела лишь под железной рукой молодого
князя  Иеремии.  Начиналось  его  государство сразу  же  за  Чигирином,  а
кончалось -  гей! - у самого у Конотопа и Ромен. Но не одно оно составляло
княжеские  богатства,  ибо,  начиная  от  воеводства Сандомирского,  князь
владел  землею  в  воеводствах Волынском,  Русском и  Киевском;  однако же
приднепровская вотчина была всего любезнее путивльскому победителю.
     Татарин долго выжидал у Орла,  у Ворсклы,  принюхиваясь,  точно волк,
прежде чем  осмеливался погнать коня на  север;  низовые ссоры не  искали,
местные лихие ватаги вступили на княжескую службу.  Дикий и разбойный люд,
искони промышлявший насилием и грабежом, оказавшись в узде, занимал теперь
порубежные "паланки" и,  залегши  по  границам края,  как  сторожевой пес,
показывал врагам зубы.
     И  все  расцвело,  и  закипела жизнь.  По  следам древних шляхов были
проложены    дороги;     реки     укротились    плотинами,     насыпанными
невольником-татарином или низовым казаком,  схваченным на  разбойном деле.
Там,  где когда-то  ветер дико играл по  ночам в  зарослях камыша да  выли
волки  и  утопленники,  теперь  погромыхивали мельницы.  Более  четырехсот
водяных, не считая всюду, где можно, поставленных ветряков, смалывали хлеб
в одном только Заднепровье. Сорок тысяч оброчных вносили оброк в княжескую
казну,  в лесах появились пасеки,  по рубежам возникали все новые деревни,
хутора,  слободы.  В  степях бок о  бок с дикими табунами паслись огромные
стада  домащнего скота  и  лошадей.  Неоглядный однообразный вид  степей и
лесов оживился дымами хат,  золотыми верхами церквей и костелов -  пустыня
превратилась в край, вполне заселенный.
     Так  что  пан  наместник Скшетуский,  имея по  пути надежные привалы,
весело и не спеша словно бы по своей земле ехал. Только что начался январь
сорок восьмого года, но странная, редкостная зима совершенно ничем себя не
обнаруживала.  В воздухе пахло весной,  земля светилась лужами талой воды,
поля покрыты были зеленями, а солнце в полдни припекало так, что по дороге
кожухи парили спину точно летом.
     Отряд наместника численно умножился,  ибо в Чигирине присоединилось к
нему валашское посольство, каковое в лице господина Розвана Урсу господарь
направлял в Лубны. Посольство сопровождал эскорт - более десятка каралашей
и челядь на телегах.  Еще ехал с наместником уже знакомый нам пан Лонгинус
Подбипятка герба Сорвиглавец,  на  боку  имевший долгий свой  меч,  а  для
услужения - несколько человек дворни.
     Солнце,  превосходная погода и  запахи близкой весны наполняли сердца
радостью;  наместник же пребывал в хорошем расположении духа еще и потому,
что возвращался из  долгого путешествия под княжеский кров,  бывший и  его
кровом,  возвращался, успешно справившись с делом, а значит, и уверенный в
ласковом приеме.
     Но для радости были у него и другие причины.
     Кроме милости князя, которого наместник любил всею душой, ждали его в
Лубнах некие сладостные как мед очи.
     Принадлежали очи  Анусе  Борзобогатой-Красенской,  придворной  девице
княгини  Гризельды,   самой  прелестной  девушке  во   всем   фрауциммере,
невозможной кокетке,  по которой в Лубнах сохли все,  а она ни по кому.  У
княгини  Гризельды  строгости были  ужасные,  а  требования к  благонравию
неслыханные,  но  это,  однако,  не  мешало  молодежи обмениваться пылкими
взглядами и вздыхать.  Вот и пан Скшетуский,  как и прочие, посылал вздохи
этим черным очам,  а  когда случалось оставаться одному на своей квартире,
брался за лютню и напевал:

                      Ты всем прочим яствам яство...

или же:

                      Ты жесточе, чем орда,
                      Corda* полонишь всегда!
     _______________
          * Сердца (лат.).

     Будучи,  однако,  человеком неунывающим,  да при том еще и  солдатом,
дело свое очень любившим,  он  не  принимал слишком близко к  сердцу,  что
Ануся дарит улыбки свои,  кроме него, и пану Быховцу из валашской хоругви,
и пану Вурцелю,  артил