а на Кмицица
глазками, все будто спрашивая: «Кто ты такой, красавчик? Откуда взялся?»
     А он и ус стал невольно крутить.
     После  обеда  калушский  староста,  который  видя  тонкое  обхождение
Кмицица,  и  сам обходился с  ним не как с  обычным гостем,  взял молодого
рыцаря под руку.
     - Пан Бабинич,  -  обратился он к нему,  -  ты говорил мне, что ты из
Литвы?
     - Да, пан староста.
     - Скажи мне, не знаешь ли ты в Литве Подбипяток?
     - Знать я их не знаю,  потому их никого и на свете уж нет, по крайней
мере тех, что звались Сорвиглавцами. Последний под Збаражем голову сложил.
Это был самый великий рыцарь из всех,  что дала нам Литва.  Кто не знает у
нас Подбипяток!
     - Слыхал про то и я,  а спрашиваю вот почему:  тут у моей сестры одна
панна живет,  зовут ее  Борзобогатая-Красенская.  Девица благородная.  Она
невестой была пана Подбипятки,  убитого под Збаражем.  Сирота круглая, без
отца, без матери, и сестра ее очень любит, да и я, будучи опекуном сестры,
тем самым и эту девушку опекаю.
     - Милое дело! - прервал его Кмициц.
     Калушский  староста  улыбнулся,   и   глазом  подмигнул,   и   языком
прищелкнул.
     - Что? Марципанчик, розанчик, а?
     Однако тут же спохватился и принял важное выражение.
     - Изменник!  - сказал он полушутя, полусерьезно. - Ты на удочку хотел
меня поймать, а я чуть было не выдал свою тайну.
     - Какую? - спросил Кмициц, бросив на него быстрый взгляд.
     Тут Себепан окончательно понял, что в остроте ума ему не сравниться с
гостем, и повернул разговор на другое.
     - Этот Подбипятка, - сказал он, - фольварки ей отписал в ваших краях.
Не помню я их названий,  чудные какие-то:  Балтупе, Сыруцяны, Мышьи Кишки,
словом,  все,  что у него было.  Право, всех не припомню... Пять или шесть
фольварков.
     - Не фольварки это,  а скорее поместья. Подбипятка был очень богат, и
коль заполучит эта  панна когда-нибудь все  его состояние,  сможет держать
собственный двор и мужа искать себе среди сенаторов.
     - Что ты говоришь? Ты знаешь эти деревни?
     - Я  знаю  только  Любовичи  и  Шепуты,   они  лежат  рядом  с  моими
поместьями.  Рубежи  одних  только лесных угодий тянутся мили  на  две,  а
земель да лугов еще на столько же.
     - Где же это?
     - В Витебском воеводстве.
     - Ну это далеко! Дело выеденного яйца не стоит, ведь тот край в руках
врага.
     - Выгоним врага и  до поместий дойдем.  Но у  Подбипятки и  в  других
краях есть поместья,  особенно большие в Жмуди,  я это хорошо знаю, у меня
самого там клочок земли.
     - Вижу, и ты не пустосум, состояньице немаленькое.
     - Никакого теперь от него толку. Но чужого мне не надобно.
     - Дай же совет, как поставить девушку на ноги.
     Кмициц рассмеялся.
     - Да  уж  коль давать,  так лучше об  этом,  не об чем другом.  Самое
лучшее попросить помочь пана Сапегу. Ежели примет он в девушке участие, то
как  витебский воевода и  первый  человек в  Литве  много  может  для  нее
сделать.
     - Он  бы  мог  разослать  трибуналам  письма,   что  имения  отписаны
Борзобогатой, чтобы родичи Подбипятки не зарились.
     - Так-то оно так,  но ведь трибуналов сейчас нет,  да и у пана Сапеги
голова другим занята.
     - Можно было  бы  отвезти к  нему девушку и  опеку передать над  нею.
Будет она у него на глазах, так он для нее скорее что-нибудь сделает.
     Кмициц с удивлением посмотрел на старосту.
     «Что это он решил от нее избавиться?» - подумалось ему.
     Староста между тем продолжал:
     - В стане жить у воеводы,  в его шатре,  ей не пристало, но он мог бы
оставить ее со своими дочками.
     «Что-то мне невдомек,  -  снова подумал Кмициц.  -  Да в Опеке ли тут
дело?»
     - Вся беда в том,  что время нынче неспокойное,  трудно отсылать ее в
те края.  Пришлось бы несколько сот людей с  нею отправить,  а  я  не могу
оголять Замостье.  Найти бы кого,  кто доставил бы ее целой и  невредимой.
Вот ты бы, к примеру, мог это сделать, все едино ведь едешь к пану Сапеге.
Я бы дал тебе письма, а ты бы мне дал слово рыцаря, что доставишь ее целой
и невредимой.
     - Мне везти ее к пану Сапеге? - удивился Кмициц.
     - Разве это так уж неприятно? Пусть бы даже в дороге дело у вас дошло
до любви!
     - Эге-ге! - сказал Кмициц. - Любовью-то моей уж другая владеет и хоть
ничем мне за нее не платит, а все менять ее я не думаю.
     - Тем лучше, тем спокойней я вверю ее твоему попечению.
     Наступила минута молчания.
     - Ну как? Не возьмешься? - спросил староста.
     - С татарами я иду.
     - Мне  говорили,  что эти татары боятся тебя пуще огня.  Ну  как,  не
возьмешься?
     - Гм!..  Отчего не взяться,  отчего же,  вельможный пан, не сослужить
тебе службу. Да вот...
     - Знаю!  Ты думаешь, надо, чтоб княгиня дала на то свое согласие. Она
позволит,  как пить дать позволит!  Ведь она,  представь себе, подозревает
меня...
     Тут староста что-то долго шептал Кмицицу на ухо, а вслух закончил:
     - Страх как она на меня за это разгневалась,  а  я и вовсе присмирел,
потому чем  с  бабами воевать,  так  уж  лучше,  чтоб шведы под  Замостьем
стояли.  Но  теперь у  нее  будет лучший довод,  что  ничего дурного я  не
замышляю, коль скоро сам хочу услать девушку. Удивится она, да, очень! Ну,
так при первом же удобном случае я поговорю с нею.
     С  этими  словами староста отошел,  а  Кмициц  поглядел ему  вслед  и
пробормотал: