в всех заподозрить и бросаешь тень на весь народ, а
ведь сам Бабинич говорил, что не сыскался еще в народе такой, кто посягнул
бы  на  жизнь своего короля.  Не дивись же,  что даже после того,  как нас
предали с королем и тяжко нарушили присягу в верности нам, я все же говорю
тебе,  что на столь страшное злодеяние не отважится никто даже из тех, кто
сегодня еще служит шведам.
     - А письмо князя Богуслава?
     - Письмо неправду говорит!  -  решительно возразила королева.  - Коль
есть в  Речи Посполитой человек,  готовый изменить даже королю,  так  это,
пожалуй, только сам князь конюший, ибо он поляк только по названию.
     - Короче,  не подозревай Бабинича, - сказал король. - Ведь даже с его
именем ты что-то путаешь.  Можно было бы,  конечно,  допросить его, но как
ему об этом сказать?  Как спросить его: «Коль не зовешься ты Бабиничем, то
как же звать тебя?»  Такой вопрос тяжко может оскорбить честного человека,
а я голову даю на отсечение, что он честен.
     - Не хотел бы я, государь, такой ценой убедиться в его честности.
     - Ну  довольно,  довольно!  Спасибо тебе за  заботу.  Завтрашний день
посвятим молитве и покаянию, а послезавтра в дорогу! В дорогу!
     Тизенгауз ушел,  вздыхая,  и  в  тот же день в  величайшей тайне стал
готовиться к  отъезду.  Даже  вельможи,  которые должны были  сопровождать
короля,  не  все были предупреждены о  времени выезда.  Слугам только было
велено держать коней наготове,  так  как в  самое ближайшее время придется
ехать с господами в Рацибор.
     Весь следующий день король нигде не  показывался,  даже в  костеле не
был,  у  себя в  покое он до самой ночи ниц лежал,  постился и  молил царя
царей о помощи не себе, но Речи Посполитой.
     Мария  Людвика  вместе  со  своими  придворными дамами  тоже  творила
молитвы.
     Ночь укрепила силы усталых,  и  когда еще затемно колокол глоговского
костела заблаговестил к утрене, пробил час разлуки.


                              ГЛАВА XXIII

     Отряд миновал Рацибор,  покормив только там лошадей.  Никто не  узнал
короля, никто не обратил особого внимания на отряд, общее любопытство было
привлечено  к  проехавшим недавно  драгунам,  среди  которых,  по  слухам,
находился польский монарх.
     А  меж  тем  в  отряде было около полусотни сабель,  так  как  короля
сопровождали сановники,  и одних епископов было пять человек,  в том числе
сам  нунций,   не   побоявшийся  разделить  с   королем  тяжести  опасного
путешествия.  Впрочем, в пределах Священной Римской империи дорога никакой
опасности не представляла. В Одерберге, недалеко от впадения Ольши в Одру,
отряд вступил в пределы Моравии.
     День был  хмурый,  мело так,  что  в  двух десятках шагов нельзя было
различить дорогу.  Но  король был  весел  и  полон надежд,  так  как  имел
знамение,  которое все сочли за самый добрый знак и  тогдашние историки не
преминули отметить в  своих  хрониках.  В  ту  самую минуту,  когда король
выезжал из  Глоговы,  перед конем его появилась белая-белая птица и  стала
виться над головой короля,  то уносясь в  вышину,  то с  веселым щебетом и
чириканьем падая вниз.  Все  вспомнили,  что  такая же  птица,  но  только
черная,  носилась над королем,  когда в свое время он уходил из Варшавы от
шведов.
     Эта белая пташка была схожа с ласточкой, что еще больше всех удивило,
ибо  стояла глубокая зима и  ласточки не  думали еще  о  прилете.  Но  все
обрадовались,  а король в первые дни только и говорил, что об этой пташке,
суля  себе  самое счастливое будущее.  В  самом начале пути  обнаружилось,
какой разумный совет дал Кмициц, предложив ехать отдельно от драгун.
     В  Моравии повсюду рассказывали о  недавнем проезде польского короля.
Многие твердили, что видели его собственными глазами, в полном вооружении,
с  мечом в  руке и  короной на голове.  Всевозможные слухи ходили уже и  о
войске,  которое вел  он  с  собой,  и  число драгун выросло до  сказочных
размеров.  Нашлись такие, что видели чуть не десять тысяч и конца не могли
дождаться проходившим мимо шеренгам, коням, людям, знаменам и значкам.
     - В пути их, наверно, встретят шведы, - толковали они, - но справится
ли враг с такой силой, это как сказать.
     - Ну что? - говорил король Тизенгаузу. - Не прав ли был Бабинич?
     - Мы еще не дошли до Любовли, государь, - отвечал молодой магнат.
     Бабинич был доволен собой и  путешествием.  Вместе с троими Кемличами
он держался обычно впереди королевской свиты, высматривая дорогу, порой же
ехал вместе со  всеми и  развлекал короля рассказами об  осаде Ченстоховы,
которых Ян Казимир не мог наслушаться.  Час от часу больше нравился королю
развеселый этот и удалой молодец, похожий на молодого орлика. Время король
проводил в  молитве,  набожных размышлениях о  вечной жизни,  разговорах о
будущей войне  и  о  помощи,  которой ждали от  цесаря,  а  то  смотрел на
рыцарские забавы,  которыми воины,  сопровождавшие его, старались коротать
долгие часы пути. Натура у Яна Казимира была такая, что он легко переходил
от  строгости к  шутке,  от  тяжких трудов к  забавам,  и  уж если на него
находило,  веселился напропалую, точно никакие заботы, никакие невзгоды не
сокрушали его никогда.