ет ваш час!
     - Но и в нашем стане не одна веревка сыщется! - ответил Миллер.
     - Это мы знаем. Но не взять вам Ясной Горы, покуда там останется хоть
один человек!
     Наступила минута молчания. Затем Миллер продолжал допрос.
     - Тебя зовут Бабинич?
     Пан  Анджей подумал,  что  после того,  что он  совершил,  нет больше
надобности скрывать перед лицом близкой смерти свое  настоящее имя.  Пусть
забудут люди грехи и  злодеянья,  связанные с  этим именем,  пусть теперь,
когда он готов пожертвовать жизнью за родину, воссияет оно в венце славы.
     - Не Бабинич я, - ответил он с гордостью, - зовут меня Анджей Кмициц,
я был полковником собственной хоругви в литовском войске.
     Едва услышав эти слова,  Куклиновский как полоумный сорвался с  места
и, вытаращив глаза, раскрыв рот, хлопнул себя по ляжкам.
     - Генерал,  -  вскочил он,  - дайте мне слово сказать! Генерал, дайте
мне слово сказать. Сию же минуту! Сию же минуту!
     Ропот  пробежал по  рядам польских офицеров,  а  шведы внимали ему  с
удивлением,  так как имя Кмицица ничего им не говорило.  Однако они тотчас
сообразили,  что  перед  ними  не  простой солдат,  когда Зброжек встал и,
приблизясь к узнику, произнес:
     - Пан полковник!  Я ничем не могу помочь тебе в беде,  но прошу,  дай
мне пожать твою руку!
     Но Кмициц поднял голову и раздул ноздри.
     - Я  не  подаю  руки  изменникам,  которые служат  врагам отчизны!  -
ответил он.
     Зброжек побагровел.
     Калинский,  который шагнул было за ним, попятился; их тотчас окружили
шведские офицеры и  стали  расспрашивать,  что  это  за  Кмициц,  чье  имя
произвело на них такое впечатление.
     Между  тем  в  соседнем покое  Куклиновский,  прижав Миллера к  окну,
решительно к нему приступил:
     - Генерал,  вам  имя  Кмицица ничего не  говорит,  а  ведь это первый
солдат и  первый полковник во  всей Речи Посполитой Все  его  знают,  всем
известно его имя!  Когда-то он служил Радзивиллу и шведам, теперь перешел,
видно,  на сторону Яна Казимира Нет ему равного среди солдат,  кроме разве
меня.  Он  только и  мог совершить такой подвиг:  пойти одному и  взорвать
пушку. По одному этому можно его узнать. Он такой урон наносил Хованскому,
что  за  его  голову назначили цену.  После  шкловского поражения он  один
воевал  со  своим  отрядом в  две-три  сотни  солдат,  покуда и  другие не
опомнились и,  последовав его примеру,  не  стали учинять набеги на врага.
Это самый опасный человек во всей стране.
     - Что ты тут славу ему поешь? - прервал Куклиновского Миллер - Что он
опасен, в этом я сам убедился, - урон он нам нанес непоправимый
     - Генерал, что вы думаете с ним делать?
     - Я бы приказал его повесить,  но я сам солдат и умею ценить отвагу и
мужество.  К  тому  же  он  знатный  шляхтич.  Я  прикажу  сегодня же  его
расстрелять.
     - Генерал!  Не мне учить славнейшего воителя и  державного мужа новых
времен;  но я позволю себе заметить, что этот человек снискал себе великую
славу. Если вы это сделаете, хоругви Зброжека и Калинского в лучшем случае
в тот же день уйдут от вас и встанут на сторону Яна Казимира.
     - Если так, я прежде велю искрошить их! - крикнул Миллер.
     - Генерал,  за  это отвечать придется Трудно будет утаить истребление
двух хоругвей,  а  как  только об  этом пройдет слух,  все польские войска
оставят Карла Густава.  Вы сами знаете, генерал, они и без того ненадежны.
На  гетманов и  то  нельзя положиться А  ведь  на  стороне нашего государя
Конецпольский с  шестью тысячами отборной конницы.  Это не  шутка!  Избави
бог, коль и они обратятся против нас, против его величества. А тут еще эта
крепость упорно обороняется,  да  и  нелегкое это  дело  искрошить хоругви
Зброжека и Калинского,  ведь тут и Вольф с пехотой.  Они могут связаться с
гарнизоном крепости...
     - Сто чертей!  -  прервал его Миллер. - Чего ты хочешь, Куклиновский?
Чтобы я даровал ему жизнь? Не бывать этому!
     - Я хочу, - ответил Куклиновский, - чтобы вы отдали его мне.
     - А что ты с ним сделаешь?
     - Я? С живого шкуру спущу!
     - Да ты настоящего его имени и то не знал,  стало быть, не был знаком
с ним. Что ты имеешь против него?
     - Я  с  ним  только в  Ченстохове познакомился,  когда вы  второй раз
послали меня туда.
     - У тебя есть повод для мести?
     - Генерал,   я   хотел  склонить  его  перейти  в  наш  стан.   А  он
воспользовался тем,  что  я  говорил с  ним  не  как  посол,  а  как особа
приватная,  и оскорбил меня, Куклиновского, так, как никто в жизни меня не
оскорблял.
     - Что он тебе сделал?
     Куклиновский затрясся и заскрежетал зубами.
     - Лучше об этом не рассказывать!  Отдайте мне его, генерал! Все равно
ждет его смерть,  а  мне бы хотелось прежде потешиться над ним.  Тем более
что  это тот самый Кмициц,  перед которым я  благоговел и  который так мне
отплатил.  Отд