и словом не обмолвиться, кто я! Зовут меня
Бабинич,  едем мы из Ченстоховы.  Про кулеврину и про Куклиновского можете
рассказывать.  Но  имени моего не  упоминать,  чтобы замыслы мои  никто не
истолковал в  дурную  сторону  и  не  принял  меня  за  изменника,  ибо  в
ослеплении своем служил я  виленскому воеводе и  помогал ему,  о чем могли
слышать при дворе!
     - Пан полковник! После подвига твоего под Ченстоховой...
     - А кто подтвердит, что это правда, покуда монастырь в осаде?
     - Будет исполнено, пан полковник!
     - Придет время,  и  правда наружу выйдет,  -  как бы  про себя сказал
Кмициц,  -  но  сперва  король  должен  сам  убедиться.  Тогда  и  он  все
подтвердит!
     На  этом разговор оборвался.  Тем временем и  день уже встал.  Старый
Кемлич запел утреннюю молитву,  Косьма и  Дамиан стали вторить ему басами.
Дорога была трудная,  мороз трещал на дворе, к тому же встречные то и дело
останавливали путников,  о новостях спрашивали,  особенно о том,  стоит ли
еще Ченстохова.  Кмициц отвечал:  стоит,  мол,  и устоит, но расспросам не
было конца.  Дороги были забиты проезжими, придорожные корчмы переполнены.
Кто уходил в  глубь Силезии с  приграничных земель Речи Посполитой,  чтобы
укрыться  от  шведского  ига,  кто  подъезжал  поближе  к  границе,  чтобы
разузнать,  что творится на родине;  то и дело путников нагоняли шляхтичи,
которые,   ополчась   против   шведов,   направлялись,   как   Кмициц,   к
королю-изгнаннику,  чтобы  предложить ему  свою  службу.  Попадались порой
магнаты с вооруженной челядью, порой большие и маленькие отряды тех войск,
что добровольно или по  договору со  шведами перешли границу,  как сделали
это,  например,  войска  киевского каштеляна.  Вести  с  родины  пробудили
надежды в  сердцах этих  изгнанников,  и  многие  из  них  уже  готовились
вернуться домой с оружием в руках.  Вся Силезия как котел кипела, особенно
Рациборское и Опольское княжества:  гонцы мчались с посланиями к королю, а
от короля к  киевскому каштеляну,  к примасу,  к канцлеру Корыцинскому,  к
краковскому  каштеляну  Варшицкому,   первому  сенатору  Речи  Посполитой,
который ни на минуту не оставил дела Яна Казимира.
     По согласию с великой королевой,  которая тверда осталась в беде, эти
сановники договаривались теперь друг с  другом,  сносились с  родиной и  с
лучшими ее  людьми,  о  которых было известно,  что  они  рады снова верно
служить законному государю.  Слали гонцов и коронный маршал,  и гетманы, и
войско, и шляхта, готовая взяться за оружие.
     Это  был  канун  всеобщей войны,  которая уже  вспыхнула в  некоторых
местах.  Оружием,  топором палача  подавляли шведы  восстания;  но  огонь,
потушенный в  одном  месте,  тотчас  вспыхивал  в  другом.  Страшная  туча
собралась над  головами  скандинавских захватчиков,  сама  земля,  хоть  и
покрытая снегом, горела у них под ногами, опасность, месть подстерегали их
на каждом шагу, и они пугались уже собственной тени.
     Как во сне они ходили. Смолкли на их устах недавние победные песни, в
величайшем изумлении вопрошали они  себя:  «Ужели  это  тот  самый  народ,
который еще  вчера  изменил своему  государю,  сдался нам  без  боя?»  Да!
Магнаты,  шляхта,  войско сами перешли на сторону победителя, чему история
не знала примера; города и замки открывали перед ним ворота, страна была в
его руках.  Никогда еще ни  одна земля не  была покорена ценою столь малой
крови и  сил.  Сами  шведы,  дивясь легкости,  с  какой им  удалось занять
могущественную  Речь  Посполитую,  не  могли  скрыть  своего  презрения  к
побежденным. Ведь стоило сверкнуть первому шведскому мечу, и они отреклись
от  короля  и  отчизны,   только  бы  жить  и  мирно  пользоваться  своими
богатствами,  а то и приумножить их во всеобщем смятении.  То,  что в свое
время Вжещович говорил цесарскому послу Лисоле,  повторяли шведский король
и его генералы:  «Нет у этого народа отваги, нет постоянства, нет порядка,
нет ни веры, ни любви к родине! Он должен погибнуть!»
     Они забыли,  что у  этого народа было еще одно чувство,  то  чувство,
земным воплощением которого стала Ясная Гора.
     И в этом чувстве таилось его возрождение.
     Рев пушек у  стен святой обители отозвался в  сердце каждого магната,
каждого шляхтича,  каждого горожанина и  мужика.  Крик ужаса прокатился от
Карпат до Балтики, и великан воспрянул, как ото сна.
     - Это другой народ! - с изумлением говорили шведские генералы.
     И  все  они,  начиная  с  Арвида  Виттенберга и  кончая  комендантами
отдельных  замков,  стали  слать  находившемуся в  Пруссии  Карлу  Густаву
послания, полные страха.
     Земля уходила у  них из-под ног;  вместо прежних друзей они встречали
повсюду недругов,  вместо  покорности -  сопротивление,  вместо  страха  -
неукротимую,  на все готовую отвагу,  вместо кротости - жестокость, вместо
терпения - месть.
     А  тем  временем во  всей  Речи Посполитой ходил по  рукам в  тысячах
списков манифест Яна Казимира, который давно уже был выпущен в Силезии, но
прежде не будил эха.  Теперь его видели в  замках,  не захваченных врагом.
Всюду, где то