а толковали о том, что нам грозятся шведы, слух прошел, что
они уже идут: но мы были уверены, что все это кончится ничем, разве только
наш король и повелитель Ян Казимир, отречется от титула короля шведского.
     — А  между тем  все началось с  потери провинции,  и  бог весть,  чем
кончится.
     — Перестань,  пан Станислав,  а то меня удар хватит! Как же так? И ты
был  под Уйстем?  И  ты  смотрел на  все это?  Это же  просто самая подлая
измена, неслыханная в истории!
     — И был,  и смотрел,  а была ли это измена, ты сам рассудишь, когда я
тебе все  расскажу.  Мы  стали станом под Уйстем,  шляхетское ополчение да
ратники,  всего тысяч пятнадцать,  и заняли рубежи по Нотецу ab incursione
hostili*.  Правда,  войска у нас было мало, а ты, пан, искушенный солдат и
лучше нас знаешь,  может ли заменить его ополчение,  да еще великопольской
шляхты,  давно отвыкшей от войны.  И все-таки, будь у нас военачальник, мы
могли бы,  как бывало,  дать отпор врагу и, уж во всяком случае, задержать
его,  пока  Речь Посполитая не  пришлет подмогу.  Но  не  успел показаться
Виттенберг,  не  успела  пролиться первая капля  крови,  как  наши  тотчас
затеяли переговоры. Потом явился Радзеёвский и до тех пор уговаривал, пока
не навлек на нас несчастья и позора, какому доселе не было примера.
     _______________
          * Откуда мог вторгнуться враг (лат.).

     — Как же так?  Ужели никто не воспротивился?  Никто не восстал? Никто
не бросил этим негодяям в  лицо обвинения в измене?  Ужели все согласились
предать отчизну и короля?
     — Гибнет честь,  а с нею Речь Посполитая,  ибо почти все согласились.
Я,  два пана Скорашевских, пан Цисвицкий и пан Клодзинский делали все, что
могли,  чтобы поднять шляхту на врага. Пан Владислав Скорашевский чуть ума
не лишился; мы носились по стану от повета к повету, и, видит бог, не было
таких заклинаний,  какими мы  не  молили бы шляхту.  Но разве могли помочь
заклинания,  когда  большая часть  шляхты предпочитала ехать с  ложками на
пир,  который посулил ей Виттенберг,  нежели с  саблями идти на бой.  Видя
это,  честные люди разъехались кто куда:  одни по домам, другие в Варшаву.
Скорашевские отправились в  Варшаву и  первыми привезут весть королю,  а у
меня нет ни жены,  ни детей,  и я приехал к брату в надежде, что мы вместе
двинемся на врага. Счастье, что застал вас дома.
     — Так ты прямо из Уйстя?
     — Прямо.  По дороге только тогда останавливался, когда надо было дать
отдых коням,  и то одного загнал.  Шведы уже, наверно, в Познани, а оттуда
разольются скоро по всему нашему краю.
     Все  умолкли.  Ян  сидел в  угрюмой задумчивости,  опершись руками на
колени,  уставя глаза в землю,  пан Станислав вздыхал,  а Заглоба,  еще не
охладевший, остолбенело глядел на братьев.
     — Дурное это предзнаменование,  —  мрачно произнес Ян.  — В старину у
нас на десять побед приходилось одно поражение,  и  весь мир дивился нашей
отваге.  Сегодня мы терпим одни поражения, нас вероломно предают, и к тому
же  не  только отдельные лица,  но и  целые провинции.  Боже,  сжалься над
отчизной!
     — О,  господи! — воскликнул Заглоба. — Видал я свету, слышу, понимаю,
а все не верится...
     — Что ты думаешь делать, Ян? — спросил Станислав.
     — Да уж,  конечно,  дома  не  останусь,  хоть  меня  все  еще  трясет
лихорадка.  Жену  с  детьми  надо  будет  устроить где-нибудь в безопасном
месте.  Пан Стабровский — мой родич,  он королевский  ловчий  в  Беловеже.
Окажись  в руках врагов вся Речь Посполитая,  и то им в пущу не пробиться.
Завтра же отправлю туда жену с детьми.
     — Не лишняя это предосторожность,  — заметил Станислав. — Хоть отсюда
до Великой Польши далеко,  как знать, не обоймет ли пламя в скором времени
и здешние края.
     — Надо будет дать знать шляхте,  —  сказал Ян,  —  пусть собирается и
думает об  обороне,  здесь  ведь  никто еще  ничего не  знает.  —  Тут  он
обратился к  Заглобе:  —  А  как ты,  отец,  с  нами пойдешь или поедешь с
Геленой в пущу?
     — Я? — воскликнул Заглоба. — Пойду ли я? Разве только ноги мои пустят
корни в землю,  тогда не пойду,  да и то попрошу выкорчевать. Уж очень мне
хочется еще разок отведать шведского мясца,  все равно как волку баранины!
Ах,  прохвосты!  Ах,  негодяи!  В чулочках щеголяют!  Блохи на них учиняют
набеги,  скачут им по икрам,  ноги-то у них и свербят, вот и не сидится им
дома,  лезут в чужие земли...  Знаю я их,  собачьих детей,  я еще при пане
Конецпольском с  ними дрался,  и если уж вы хотите знать,  кто взял в плен
Густава Адольфа, так спросите об этом покойного пана Конецпольского. Я вам
больше ничего не скажу.  Знаю я их,  но только и они меня знают! Проведали
они,  негодяи, как пить дать, что Заглоба постарел. Погодите же! Я вам еще
покажу!  Всемогущий боже,  почему же ты без ограды оставил несчастную Речь
Посполитую,  так  что  все  соседские свиньи лезут  к  нам  и  три  лучшие
провинции уже сожрали!  Вот оно дело какое!  Да!  Но кто же в том повинен,
как не изменники? Не ведала чума, кого косить, так лучших людей скосила, а
изменников оставила. Пошли же, господи, новый мор на воеводу познанского и
на  воеводу калишского,  особливо же на Радзеёвс