и
людей, когда этому внезапно положил предел универсал генерального старосты
великопольского(*)  Богуслава  Лещинского,  которым  созывалось шляхетское
ополчение  познанского  и  калишского  воеводств  для  защиты  границ   от
грозящего стране шведского нашествия.
     Сомнений больше не было.  Клич:  «Война!» —  разнесся по всей Великой
Польше и по всем землям Речи Посполитой.
     Это  была  не  просто война,  а  новая война.  Хмельницкий,  которому
помогал Бутурлин, грозился на юге и на востоке, Хованский и Трубецкой — на
севере и востоке,  швед приближался с запада!  Огненная лента обращалась в
огненное кольцо.
     Страна была подобна осажденному лагерю.
     А в   этом   лагере   недобрые   творились   дела.   Один  предатель,
Радзеёвский(*),  уже бежал во вражеский стан.  Это он направлял врагов  на
готовую  добычу,  он указывал на слабые стороны,  он должен был склонять к
предательству гарнизоны.  Сколько было,  помимо того, неприязни и зависти,
сколько  было магнатов,  враждовавших друг с другом или косо смотревших на
короля за то,  что он отказал им в чинах,  и ради личных выгод  готовых  в
любую   минуту   пожертвовать  благом  отчизны;  сколько  было  иноверцев,
стремившихся отпраздновать свое торжество пусть даже на могиле отчизны; но
еще  больше  было  своевольников  и  людей равнодушных и ленивых,  которые
любили только самих себя, свое богатство и свою праздную жизнь.
     Однако богатая и  еще не опустошенная войною Великая Польша не жалела
денег на  оборону.  Города и  шляхетские деревни выставили столько пехоты,
сколько полагалось по росписи,  и  прежде чем шляхта самолично двинулась в
стан,  туда потянулись уже пестрые полки ратников под командой ротмистров,
назначенных сеймиками из людей, искушенных в военном деле.
     Станислав Дембинский вел познанских ратников; Владислав Влостовский —
костянских,  а Гольц,  славный солдат и инженер,  —  валецких. У калишских
мужиков  булаву  ротмистра держал  Станислав Скшетуский,  принадлежавший к
семье  храбрых воителей,  племянник Яна,  знаменитого участника битвы  под
Збаражем.  Кацпер Жихлинский вел конинских мельников и солтысов.  Ратников
из Пыздров возглавлял Станислав Ярачевский,  который провел молодые годы в
иноземных войсках;  ратников из Кцини —  Петр Скорашевский,  а  из Накла —
Квилецкий.  Однако никто  из  них  в  военном опыте  не  мог  сравниться с
Владиславом  Скорашевским,  к  голосу  которого  прислушивались  даже  сам
командующий великопольским войском и воеводы.
     В трех местах: под Пилой, Уйстем и Веленем заняли ротмистры рубежи по
реке Нотец и стали ждать приближения шляхты, созванной в ополчение. С утра
до  вечера  пехотинцы рыли  шанцы,  все  время  оглядываясь,  не  едет  ли
долгожданная конница.
     Тем   временем  прибыл  первый  вельможа,   пан  Анджей  Грудзинский,
калишский воевода,  и  со  всей  своей  большой свитой в  белых и  голубых
мундирах остановился в  доме бурмистра.  Он думал,  что его тотчас окружит
калишская шляхта; однако никто не явился, и он послал тогда за ротмистром,
Станиславом Скшетуским, который следил за рытьем шанцев на берегу реки.
     — А  где  же  мои  люди?  —  спросил он  после  первых  приветствий у
ротмистра, которого знал с малых лет.
     — Какие люди? — спросил Скшетуский.
     — А калишское ополчение?
     Полупрезрительная, полустрадальческая  улыбка  скользнула  по темному
лицу солдата.
     — Ясновельможный воевода, — сказал он, — сейчас время стрижки овец, а
за  плохо  промытую шерсть  в  Гданске платить не  станут.  Всякий шляхтич
следит теперь у  пруда за  мойкой шерсти или  стоит у  весов,  справедливо
полагая, что шведы не убегут.
     — Как так? — смутился воевода. — Еще никого нет?
     — Ни живой души,  кроме ратников...  А там,  смотришь, жатва на носу.
Добрый хозяин в такую пору из дому не уезжает.
     — Что ты мне, пан, толкуешь?
     — А  шведы  не  убегут,  они  только  подступят поближе,  —  повторил
ротмистр.
     Рябое лицо воеводы вдруг покраснело.
     — Что мне до шведов? Мне перед другими воеводами будет стыдно, если я
останусь здесь один как перст!
     Скшетуский снова улыбнулся.
     — Позволь заметить,  ясновельможный воевода,  —  возразил он,  —  что
главное все-таки шведы,  а стыд уж потом.  Да и какой там стыд,  когда нет
еще не только калишской, но и никакой другой шляхты.
     — С ума они, что ли, посходили! — воскликнул Грудзинский.
     — Нет,  они только уверены в том,  что коли им не захочется к шведам,
так шведы не замедлят явиться к ним.
     — Погоди, пан! — сказал воевода.
     Он  хлопнул в  ладоши и,  когда  явился слуга,  велел подать чернила,
бумагу и перья и уселся писать.
     По прошествии получаса он посыпал лист бумаги песком,  стряхнул песок
и сказал:
     — Я  посылаю еще  одно воззвание,  чтобы ополченцы явились pro die 27
praesentis*,  не позднее,  думаю, что в этот последний срок они non deesse
patriae**. А теперь скажи мне, пан, есть ли вести о неприятеле?
     _______________
          * К 27-му числу текущего месяца (лат.).
          ** Не оставят отчизны (лат.) — подразумевает