видать!  — воскликнула Зоня. — Странно
мне это, что люди не бегут от такой страсти.
     — Не только не бегут, а еще в ладоши хлопают от утехи, — возразил пан
Володыёвский, — все ведь это не взаправду, одно лицедейство, перекрестись,
а  оно не  пропадет.  Нет во всем этом нечистой силы,  одна только людская
хитрость.  Туда  даже  епископы  ходят  с  королем  и  королевой и  всякие
вельможи,  а  после представления король с  ними со  всеми садится за стол
попировать перед сном.
     — А с утра и днем что они делают?
     — А что кому вздумается.  Утром,  вставши, купаются. Комната есть там
такая,  где пола нету,  а только оловянная яма блестит,  как серебро,  а в
этой яме вода.
     — Вода в комнате? Слыхано ли дело?
     — Да!  И прибывает она или убывает, это как тебе захочется; может она
быть и теплая и вовсе холодная,  трубы там такие с затворами,  вот по этим
трубам она и  течет.  Отверни затвор,  и нальется ее столько,  что плавать
можно,  как в озере...  Ни у одного короля нет такого замка,  как у нашего
повелителя,  все это знают,  и  послы иноземные то же говорят;  и никто не
властвует над таким честным народом,  как он;  всякие достойные нации есть
на свете, но только нашу бог в милосердии своем особо приукрасил.
     — Счастливец наш король, — вздохнула Терка.
     — Да уж верно был бы он счастливец, когда бы не дела державные, когда
бы не войны неудачные,  которые раздирают Речь Посполитую за грехи наши да
несогласия.  Все это на плечах короля, а на сеймах ему еще выговаривают за
наши провинности.  А чем же он виноват,  что его не хотят слушать?  Тяжкая
година пришла для нашей отчизны,  такая тяжкая,  что еще такой не  бывало.
Самый слабый враг нас уже ни  во  что не  ставит,  а  ведь мы  еще недавно
успешно воевали с турецким султаном.  Так бог карает гордыню. Рука у меня,
благодарение создателю,  уже легко ходит в суставах,  пора, пора встать на
защиту дорогой отчизны, пора отправляться в поход. Грех в такое время бить
баклуши.
     — Ты, пан Михал, об отъезде и не заикайся.
     — Ничего не  поделаешь.  Хорошо мне тут с  вами,  но  чем лучше,  тем
тяжелей.  Пусть там  мудрецы на  сеймах рядят,  судят,  а  солдат рвется в
поход.  Покуда жив,  служи.  После смерти бог,  который взирает на  нас  с
небес, щедрей всего наградит тех, кто не ради чинов служит, а ради любви к
отчизне...  Похоже, что таких становится все меньше, оттого-то и пришла на
нас черная година.
     На глазах Марыси выступили слезы, повисли на ресницах и потекли вдруг
по румяным щекам.
     — Уйдешь,  пан Михал,  и забудешь нас, а мы тут с тоски высохнем. Кто
же нас от врагов оборонит?
     — Уеду, но век буду за вас бога молить. Редко встретишь таких хороших
людей, как в Пацунелях!.. А вы всё Кмицица боитесь?
     — Как же не бояться! Матери детей пугают им, как вурдалаком.
     — Не воротится он больше сюда,  а  и  воротится,  не будет с ним этих
своевольников,  которые,  как люди толкуют, были хуже его. Жаль, что такой
добрый солдат так себя опозорил, потерял и славу и богатство.
     — И невесту.
     — И невесту. Много о ней хорошего рассказывают.
     — Она, бедняжка, теперь по целым дням все плачет да плачет...
     — Гм! — сказал пан Володыёвский. — Ведь не о Кмицице она плачет?
     — Кто его знает! — ответила Марыся.
     — Тем  хуже для  нее,  он  ведь уже  не  воротится:  пан гетман часть
лауданцев отослал домой, так что войско теперь есть. Мы бы его без суда на
месте зарубили.  Он, наверно, знает, что лауданцы воротились, так что носа
сюда не покажет.
     — Наши, сдается, должны опять отправиться в поход, — сказала Терка, —
их ненадолго отпустили по домам.
     — Э!  —  протянул пан Володыёвский.  — Это гетман их отпустил, потому
что в казне денег нет.  Плохо дело! Люди вот как нужны, а их приходится по
домам отпускать...  Однако пора и  на боковую,  спокойной ночи!  Смотрите,
чтобы какой-нибудь Кмициц не приснился с огненным мечом.
     С  этими словами Володыёвский поднялся с  лавки и собрался уже совсем
уходить;  но  не успел он сделать и  шага к  своей боковуше,  как в  сенях
поднялся шум и чей-то голос пронзительно закричал за дверью:
     — Эй, там! Отоприте скорей ради Христа, поскорее!
     Девушки  перепугались насмерть;  Володыёвский побежал  в  боковушу за
саблей;  но пока он вернулся,  Терка уже отодвинула засов,  и в дом вбежал
неизвестный и бросился прямо к ногам рыцаря:
     — Спасите, пан полковник!.. Панну увезли!
     — Какую панну?
     — Из Водоктов...
     — Кмициц! — крикнул Володыёвский.
     — Кмициц! — вскричали девушки.
     — Кмициц! — повторил гонец.
     — Ты кто такой? — спросил Володыёвский.
     — Управитель из Водоктов.
     — Мы его знаем! — сказала Терка. — Он для твоей милости териак возил.
     Но тут из-за печи вылез сонный Гаштовт,  а  в  дверях показались двое
стремянных Володыёвского, которых привлек шум в комнате.
     — Седлать коней!  —  крикнул Володыёвский.  —  Один скачи к Бутрымам,
другой подавай коня!
     — У Бутрымов я уже был,  — сказал управитель, — туда ближе всего. Они
послали меня к твоей милости.
     — Когда панну увезли? — спросил Володыёвский.
     — Только что. Там еще режут челядь... Я схватил коня...
     Старый Гаштовт протер глаза.
     — Что? Панну увезли?
     — Да!  Кмициц увез!  —  ответил Володыёвский.  — Едем на помощь! — Он
пове