л он Кейданы.
     — Думаю,  гнев его уже остыл;  но  коли не захотят они по доброй воле
приехать,  усадишь их в коляску,  окружишь драгунами и привезешь.  Шляхтич
как  воск был мягок,  когда я  беседовал с  ним,  краснел,  как девица,  и
кланялся земно, однако ж и он испугался власти шведов, как черт кропила, и
уехал. Мне он и самому здесь нужен, да и ради тебя. Я еще надеюсь вылепить
из этого воска свечу,  какую пожелаю,  и зажечь ее,  кому захочу.  Хорошо,
коль удастся.  А  нет,  так  будет у  меня заложником.  Сильны Биллевичи в
Жмуди,  в родстве чуть не со всей тамошней шляхтой.  Коль один,  к тому же
самый старый,  будет у меня в руках,  прочие семь раз подумают, прежде чем
пойти  против меня.  А  ведь  за  ними  и  за  твоей  девушкой стоит  весь
лауданский муравейник,  и  явись они к  витебскому воеводе в  стан,  он их
встретит с распростертыми объятиями.  Очень это важное дело, такое важное,
что я уж думаю, не с Биллевичей ли начать.
     — В хоругви Володыёвского одни лауданцы.
     — Опекуны твоей девушки. Коли так, начни с того, что доставь ее сюда.
Только слушай:  мечника я берусь обратить в нашу веру,  а уж девкой ты сам
займись. Обращу мечника, он тебе с девкой поможет. Согласится она, мешкать
со  свадьбой не станем,  тотчас сыграем.  А  не согласится —  бери ее так.
Окрутим,  и дело с концом.  С бабами это самое лучшее средство.  Поплачет,
поубивается,  когда потащат к алтарю,  на другой день подумает, что не так
страшен черт, как его малюют, а на третий и вовсе будет рада. Как ты вчера
с нею расстался?
     — Так, будто оплеуху она мне дала!
     — Что ж она сказала тебе?
     — Изменником меня назвала. Чуть удар меня не хватил.
     — Такая отчаянная?  Станешь мужем —  скажи,  что  не  бабьего ума это
дело, баба знай свое веретено. Да смотри, держи ее в узде.
     — Ясновельможный князь,  ты ее не знаешь,  одна у нее мера: добро или
зло, — по этой мере она и судит, а уму ее не один муж мог бы позавидовать.
Оглянуться не успеешь, а она уже в самую точку попала.
     — Ну а ты в ее сети попал. Постарайся же и ты ее поймать.
     — Если б то бог дал, ясновельможный князь! Однажды я попробовал взять
ее с оружием в руках,  да закаялся, зарок дал себе больше этого не делать.
И то,  что ты говоришь мне,  чтобы против воли к венцу ее вести, — нет, не
по душе мне это,  я  ведь и  себе и ей дал зарок силой больше не брать ее.
Одна надежда:  уверишь ты пана мечника,  что мы не только не изменники, но
хотим спасти отчизну.  Когда он в этом убедится,  то и ее убедит,  а тогда
она и  на меня иначе посмотрит.  Сейчас я  поеду к Биллевичам и привезу их
сюда обоих,  а то страшно мне,  как бы она в монастырь не ушла.  Но только
скажу тебе,  как на духу,  большое счастье для меня видеть эту девушку, но
легче было бы мне броситься на все шведские полчища, нежели явиться сейчас
перед ней,  —  ведь не знает она добрых моих намерений и  почитает меня за
изменника.
     — Коли хочешь,  я могу за ними кого-нибудь другого послать,  Харлампа
или Мелешко.
     — Нет! Лучше уж я сам поеду... Да и Харламп ранен.
     — Вот   и  отлично,  Харлампа  я  хотел  послать  вчера  за  хоругвью
Володыёвского,  чтобы он принял над нею начальство,  а в случае нужды и  к
повиновению  принудил,  да неумелый он человек,  даже собственных людей не
мог удержать.  Ни к чему мне такие.  Так  поезжай  сперва  за  мечником  и
девушкой,  а потом уж к хоругвям. В крайности крови не жалей, ибо нам надо
показать шведам,  что у нас сила и мы не испугаемся мятежа.  Полковников я
сейчас же отправлю под стражей;  надеюсь, Понтус де ла Гарди почтет это за
доказательство моей искренности.  Мелешко их проводит.  Тяжело все идет на
первых порах! Тяжело! Я уж вижу, что половина Литвы встанет против меня.
     — Все это пустое,  ясновельможный князь!  У  кого совесть чиста,  тот
никого не испугается.
     — Я  надеялся,  что хоть Радзивиллы все примут мою сторону,  а ты вот
погляди, что пишет мне князь кравчий из Несвижа.
     Гетман протянул Кмицицу письмо от Казимежа Михала.
     Кмициц пробежал письмо глазами.
     — Кабы не  знал я  твоих намерений,  подумал бы,  что  это честнейший
человек на свете. Дай бог ему добра! Я говорю то, что думаю.
     — Поезжай уж! — с легким нетерпением сказал князь.


                                ГЛАВА XVII

     Однако Кмициц не  уехал ни  в  тот день,  ни на следующий,  так как в
Кейданы стали отовсюду приходить грозные вести.  Под вечер прискакал гонец
с  донесением,  что  хоругви  Мирского  и  Станкевича сами  направляются к
гетманской резиденции,  готовые  с  оружием в  руках  вступиться за  своих
полковников,  что возмущение в  их  рядах страшное и  что хорунжие послали
депутации ко всем другим хоругвям,  стоящим неподалеку от Кейдан и даже на
Подляшье,   в  Заблудове,  с  сообщением  об  измене  гетмана  и  призывом
объединиться для защиты отчизны.  Легко было предугадать,  что к  мятежным
хоругвям слетится множество шляхты  и  они  создадут большую силу,  против
которой трудно будет обороняться в  неукреп