решетку,  взобрался на
подоконник,  так  что  теперь  ему  не  нужно  было  опираться  на   плечи
Скшетуского.  В  подземелье  стало  совсем  темно,  так  как  окошко  было
маленькое и даже щуплый пан Михал совсем заслонил свет,  зато друзья  его,
оставшиеся внизу, каждую минуту получали свежие вести с поля боя.
     — Теперь  вижу!  —  крикнул пан  Михал.  —  Венгры уперлись в  стену,
стреляют оттуда...  Ну и боялся же я,  как бы они не забились в угол, — их
бы там пушки вмиг уничтожили.  Клянусь богом, хороши солдаты! Без офицеров
знают, что делать. Опять дым! Ничего не вижу...
     Залпы начали стихать.
     — Боже милостивый! Покарай же их поскорее! — кричал Заглоба.
     — Ну, что там, Михал? — спрашивал Скшетуский.
     — Шотландцы идут в атаку.
     — Ах,  черт бы их побрал,  а нам приходится здесь сидеть!  —  крикнул
Станислав.
     — Вот они!  Алебардники!  Венгры взялись за сабли,  рубят!  Боже мой,
какая жалость, что вы не можете видеть! Какие солдаты!
     — И дерутся друг с другом, вместо того, чтобы идти на врага.
     — Венгры берут верх!  Шотландцы с левого фланга отступают.  Боже,  на
сторону  венгров переходят драгуны Мелешко!  Шотландцы между  двух  огней.
Корф не может стрелять из пушек,  чтобы не ударить по шотландцам.  Я  вижу
среди венгров и  мундиры хоругви Ганхофа.  Венгры пошли в атаку на ворота.
Хотят вырваться из замка. Идут как буря! Все крушат!
     — Постой,  как  же  так?  Лучше бы  они  замок захватили!  —  крикнул
Заглоба.
     — Пустое!  Завтра они вернутся с хоругвями Мирского и Станкевича.  О!
Харламп погиб!  Нет! Встает, ранен... Они уже у самых ворот... Но что это?
Неужели и  шотландская стража переходит на  сторону венгров,  она отворяет
ворота...  Пыль клубится по  ту  сторону ворот.  Я  вижу Кмицица!  Кмициц!
Кмициц с конницей валит через ворота!
     — На чьей он стороне? На чьей стороне? — кричал Заглоба.
     Одну минуту,  одну короткую минуту пан Михал молчал; шум, лязг оружия
и крики раздались в это время с удвоенной силой.
     — С ними все кончено! — пронзительно крикнул пан Михал.
     — С кем? с кем?
     — С венграми!  Конница разбила  их,  топчет,  сечет!  Знамя  в  руках
Кмицица! Конец, конец!
     С  этими словами пан Михал соскользнул с подоконника и упал в объятия
Яна Скшетуского.
     — Бейте меня, бейте! — кричал он. — Это я мог зарубить этого человека
и выпустил его живым из рук,  я отвез ему грамоту на набор войска! По моей
вине  он  собрал  эту  хоругвь,  с  которой теперь будет  сражаться против
отчизны.  Он  знал,  кого  собирает  под  свое  знамя,  —  собачьих детей,
висельников,  разбойников,  палачей, таких же, как он сам. Если бы мне еще
раз встретить его с саблей в руках!  Боже,  продли мою жизнь,  на погибель
этому изменнику, клянусь тебе, что теперь он не уйдет живым из моих рук...
     Крики,  конский топот и залпы все еще звучали с прежнею силой; однако
постепенно они начали замирать, и через час тишина воцарилась в кейданском
замке,   которую  нарушали  только  мерные  шаги  шотландского  патруля  и
отголоски команды.
     — Пан Михал, посмотри еще разок, что там творится, — умолял Заглоба.
     — К чему?  —  отвечал маленький рыцарь.  — Человек военный и без того
догадается,  что там случилось.  Да  и  видел я,  как их  разбили.  Кмициц
празднует тут победу!
     — Чтоб его к конским хвостам привязали и размыкали по полю,  смутьяна
этого, дьявола! Чтоб ему гарем сторожить у татар!


                                ГЛАВА XVI

     Пан Михал был прав:  Кмициц праздновал победу!  Венгры и часть драгун
Мелешко и Харлампа,  которая присоединилась к ним, были разбиты, и трупами
их  был  усеян  весь  кейданский  двор.  Лишь  нескольким десяткам удалось
ускользнуть;  они рассеялись  по  окрестностям  замка  и  города,  где  их
преследовала конница.  Многие были пойманы,  другие бежали,  верно, до тех
пор,  пока не достигли стана Павла Сапеги,  витебского  воеводы,  которому
первыми  принесли  весть  об  измене  великого  гетмана  и его переходе на
сторону шведов,  об аресте полковников, сопротивлении, оказанном польскими
хоругвями.
     Тем  временем Кмициц,  весь  в  крови  и  пыли,  явился с  венгерским
знаменем в  руках  к  Радзивиллу,  который  принял  его  с  распростертыми
объятиями.  Но пан Анджей не был упоен победой.  Напротив, он был мрачен и
зол, точно поступил против совести.
     — Ясновельможный князь,  —  сказал он,  — я не хочу слушать похвалы и
тысячу раз предпочел бы сражаться с  врагами родины,  нежели с  солдатами,
которые могли бы ей послужить. Так, будто собственную кровь я пролил.
     — А кто же во всем виновен, как не эти мятежники? — возразил князь. —
И  я  бы  предпочел повести их на Вильно,  и  хотел это сделать...  Но они
предпочли восстать против власти.  Не  того хотелось,  да  так сталось.  А
карать надо было и надо будет для примера.
     — Ясновельможный князь, что ты думаешь делать с пленниками?
     — Каждому десятому пуля в  лоб.  Остальных влить в  другие полки.  Ты
сегодня поедешь к  хоругвям Мирского и Станкевича,  отвезешь им мой приказ
быть готовыми к  пох