нник 
стали тогда беспокоиться. Збышко все время заглядывал в щели и в дверь избушки, 
а после полудня в третий раз вошел к Данусе и присел на пенек, который 
послушница накануне вечером притащила к постели, чтобы переодеть на нем Данусю.
     Присел он и вперил в Данусю взор, но она не открыла глаз. Только спустя 
некоторое время губы ее дрогнули, и она прошептала так, словно видела сквозь 
сомкнутые веки:
     - Збышко...
     В одно мгновение он упал перед ней на колени, схватил ее исхудалые руки и, 
в восторге целуя их, заговорил прерывистым голосом:
     - Слава богу! Дануська! Ты узнала меня!
     Его голос разбудил ее совсем, она открыла глаза, села на постели и 
повторила:
     - Збышко...
     И заморгала глазами, удивленно озираясь кругом.
     - Ты уже не в неволе! - говорил Збышко. - Я вырвал тебя у них, и мы едем в 
Спыхов!
     Она высвободила из его рук свои ручки и сказала:
     - Это все потому, что батюшка не благословил нас. Где княгиня?
     - Проснись же, ягодка моя! Княгиня далеко, а мы отбили тебя у немцев.
     Словно не слыша его и как будто что-то припоминая, она проговорила:
     - Лютню они отняли у меня, об стенку разбили!
     - Господи милостивый! - воскликнул Збышко.
     Только теперь он заметил, что глаза у нее блуждают и горят, а щеки пылают. 
В ту же минуту у него мелькнула мысль, что она, может, тяжело больна и дважды 
назвала его имя только потому, что он примерещился ей в бреду.
     Он содрогнулся от ужаса, и на лбу у него выступил холодный пот.
     - Дануська! - воскликнул он. - Ты видишь меня, понимаешь?
     А она попросила покорно:
     - Пить!.. Воды!..
     - Боже милостивый!
     И он выбежал из избушки. В дверях он столкнулся со старым Мацьком, который 
решил посмотреть, что с Данусей, и, бросив дяде на ходу одно слово: "Воды!" - 
помчался к ручью, протекавшему поблизости среди лесных зарослей и мхов.
     Через минуту он вернулся с полным кувшином и подал его Данусе, которая 
стала жадно пить воду. Мацько еще раньше вошел в хату и, взглянув на больную, 
помрачнел.
     - У нее горячка? - спросил он.
     - Да! - простонал Збышко.
     - Она понимает, что ты говоришь?
     - Нет.
     Старый рыцарь нахмурил брови и почесал в затылке.
     - Что же делать?
     - Не знаю.
     - Остается одно... - начал Мацько.
     Но Дануся прервала его. Она кончила пить и, устремив на него свои широко 
открытые от жара глаза, сказала:
     - И перед вами я ни в чем не провинилась. Сжальтесь надо мной!
     - Я жалею тебя, дитя мое, и хочу тебе только добра, - с волнением ответил 
старый рыцарь.
     Затем он обратился к Збышку:
     - Послушай! Оставлять ее тут ни к чему. Обдует ее ветерком, солнышком 
пригреет, так, может, ей станет лучше. Не теряй, парень, головы, клади ее на те 
самые носилки, на которых ее везли, либо сажай в седло, и в путь!
     Понял?
     С этими словами он вышел из избушки, чтобы отдать последние распоряжения, 
поднял глаза и стал вдруг как вкопанный.
     Сильный пеший отряд, вооруженный копьями и бердышами, с четырех сторон 
стеной окружал избушку, смолокурные кучи и поляну.
     "Немцы!" - подумал Мацько.
     Ужас охватил его, однако он мгновенно схватился за рукоять меча, стиснул 
зубы и замер, подобный дикому зверю, когда тот, окруженный внезапно собаками, 
готовится к отчаянной защите.
     Меж тем от смолокурной кучи к нему направился великан Арнольд с каким-то 
другим рыцарем.
     - Быстро вертится колесо фортуны, - сказал Арнольд, подойдя к нему. - Я 
был вашим пленником, а теперь вы стали моими пленниками.
     И он свысока поглядел на старого рыцаря, как на существо низшее.
     Арнольд вовсе не был злым или жестоким человеком, у него просто был 
недостаток, свойственный всем крестоносцам, которые, попав в беду, становились 
кроткими и даже покладистыми, но когда чувствовали, что сила на их стороне, 
никогда не умели скрыть ни своего презрения к побежденным, ни безграничного 
своего высокомерия.
     - Вы пленники! - надменно повторил он.
     Старый рыцарь мрачно огляделся по сторонам. В груди его билось вовсе не 
робкое, напротив, отчаянно смелое сердце. Если бы он был в доспехах и на боевом 
коне, если бы рядом с ним был Збышко и в руках у них мечи и секиры или те 
страшные тяжелые копья, которыми так ловко владела тогдашняя польская шляхта, 
Мацько, может, попытался бы прорваться сквозь этот лес копий и бердышей. Но он 
стоял перед Арнольдом пеший, один, без панциря; увидев, что люди его побросали 
оружие, и вспомнив, что Збышко в избушке у Дануси совсем безоружен, Мацько, как 
человек опытный, искушенный в военном искусстве, понял, что сопротивляться 
бесполезно.
     Он медленно вынул меч из ножен и бросил его к ногам рыцаря, стоявшего 
рядом с Арнольдом. Незнакомый рыцарь так же надменно, как и Арнольд, но все же 
учтиво заго