сь друг с другом, но Збышко так обессилел после 
боя с Арнольдом, что старый Мацько одолел его и, скрутив ему руку, воскликнул:
     - Ты что, в своем уме?
     - Пустите! - скрежеща зубами, ответил Збышко. - У меня душа разрывается.
     - Пускай разрывается! Не пущу! Лучше голову разбей себе о дерево, только 
не позорь себя и весь наш род.
     И, сжимая, как в клещах, руку Збышка, Мацько сурово заговорил:
     - Опомнись! Месть от тебя не уйдет, а ты опоясанный рыцарь. На что это 
похоже! Зарубить связанного пленника? Дануське ты этим не поможешь, а что тебе 
от этого? Один срам. Ты скажешь, что королям и князьям не раз доводилось 
убивать пленников? Да, но только не у нас! И то, что прощают им, тебе не 
простят. У них королевства, города, замки, а у тебя что?
     Рыцарская честь. Тот, кто им за это ничего не скажет в укор, тебе плюнет в 
глаза. Опомнись, ради бога!
     - Пустите! - мрачно сказал Збышко. - Я не зарублю его.
     - Пойдем к костру, посоветоваться надо.
     И он взял Збышка за руку и повел его к костру, который слуги разожгли 
около смолокурных куч. Усевшись, Мацько помолчал с минуту времени, а затем 
сказал:
     - Помни, ты этого старого пса Юранду обещал. Уж он-то ему отомстит и за 
себя, и за Данусю! Уж он-то ему отплатит, не бойся! Должен ты Юранда потешить. 
Это его право. Чего тебе нельзя делать, Юранду можно, не захватил он пленника, 
а получил его в дар от тебя. Он из его спины ремней может накроить, и никто не 
станет его за это срамить и позорить, - понял?
     - Понял, - ответил Збышко. - Это вы верно говорите.
     - Ну, я вижу, ты образумился. А коли станет дьявол еще смущать тебя, помни,
 что ты обещал отомстить и Лихтенштейну, и другим крестоносцам, а зарежешь 
беззащитного пленника и слуги разгласят это, так ни один рыцарь не примет 
твоего вызова и будет прав. Упаси тебя бог! И без того горя много, так пусть же 
хоть сраму не будет. Потолкуем лучше о том, что делать теперь и как быть.
     - А что вы советуете? - спросил молодой рыцарь.
     - Я вот что советую: эту змею, что была при Данусе, можно бы и кончить, да 
не пристало рыцарям марать себя, проливать бабью кровь; отдадим мы ее князю 
Янушу. Она и тогда уже, в лесном доме, при князе и княгине строила козни, пусть 
же судит ее мазовецкий суд, и если не колесуют ее, то, выходит, перед богом 
согрешат. Покуда не найдем другой бабы, которая прислуживала бы Данусе, она нам 
нужна, а потом мы ее привяжем к конскому хвосту. А сейчас надо спешить в 
мазовецкие леса.
     - Ну не сейчас, ведь уж ночь. Может, бог даст, и Дануська завтра придет в 
себя.
     - Да и кони отдохнут. На рассвете отправимся в путь.
     Их разговор был прерван Арнольдом фон Баденом, который, лежа поодаль на 
спине, привязанный, как к колоде, к собственному мечу, стал кричать что-то 
по-немецки. Старый Мацько поднялся и подошел к нему, однако не мог разобрать, 
что тот кричит, и стал искать глазами чеха.
     Но Глава был занят другим делом и не мог прийти. Пока Мацько и Збышко вели 
у костра разговор, он подошел к послушнице, схватил ее за шиворот и, тряся, как 
грушу, сказал:
     - Послушай ты, сука! Пойдешь в хату и постелешь пани постель из шкур, но 
сперва переоденешь ее в свое хорошее платье, а сама напялишь те отрепья, в 
которых вы велели ей ходить... черт бы вас подрал!
     И, не в силах сдержать охватившего его гнева, он так потряс послушницу, 
что у той глаза вышли из орбит. Он, пожалуй, свернул бы ей шею, да знал, что 
она еще понадобится, поэтому отпустил ее со словами:
     - А потом мы выберем для тебя сук.
     Послушница в ужасе обняла его колени, а когда чех в ответ толкнул ее ногой,
 бросилась в хату и, упав к ногам Дануси, завопила:
     - Заступись! Не дай в обиду!
     Но Дануся только закрыла глаза, и из уст ее вырвался обычный прерывистый 
шепот:
     - Боюсь, боюсь, боюсь!
     Затем она впала в оцепенение, как всегда, когда к ней подходила послушница.
 Она дала снять с себя отрепья и переоделась в новое платье.
     Приготовив постель, послушница уложила Данусю, как деревянную или восковую 
куклу, а сама села у очага, боясь выйти из хаты.
     Но чех через минуту вошел сам. Обратившись сперва к Данусе, он сказал:
     - Вы среди друзей, пани, спите спокойно, во имя отца, и сына, и святого 
духа!
     И он осенил Данусю крестом, а затем, не повышая голоса, чтобы не испугать 
ее, сказал послушнице:
     - Я свяжу тебя, и ты полежишь у порога, а если только попробуешь поднять 
крик и напугаешь мне пани, так я тут же сверну тебе шею. Вставай, пойдем!
     Он вывел послушницу из хаты, связал ее крепко, как посулил, а сам 
направился к Збышку.
     - Я велел переодеть пани в то платье, что было на этой змее, - сказал он. 
- Постель постлана, и пани спит. Вы уж лучше туда не ходите, чтобы не испугать 
ее. Даст бог, завтра, отдохнувши, она придет в чувство, а теперь и вам надо 
подумать про еду да про отдых.
     - Я лягу на пороге хаты, - проговорил Збышко.
     - Тогда я эту суку оттащу к сторонке, к тому трупу с рыжими космами.
     Но сейчас вам надо поесть, впереди у вас трудный путь.
     С этими словами Гл