не побывал!
     Долго пришлось бы об этом рассказывать. Одно скажу: я нашел ее и с той 
минуты, как репей к епанче, привязался к старому Зигфриду. Я стал его слугой и 
неотступно следовал за ним из замка в замок, из комтурии в комтурию, из города 
в город - и так до самой последней битвы.
     Збышко тем временем совладал с собою.
     - Спасибо тебе, - сказал он, - ждет тебя награда. Но теперь ответь мне 
только: поклянешься ли ты спасением души, что она жива?
     - Клянусь спасением души! - серьезно произнес Сандерус.
     - Почему Зигфрид уехал из Щитно?
     - Не знаю, господин, только догадываюсь: он никогда не был в Щитно 
комтуром и уехал, опасаясь, должно быть, магистра, который, как говорили, писал 
ему, чтобы он отдал невольницу княгине мазовецкой. Может, он бежал из-за этого 
письма, ведь душа его ожесточилась от горя и желания отомстить за Ротгера. 
Толкуют, будто это был его сын. Не знаю, как оно было, знаю только, что от 
злобы Зигфрид повредился в уме и, пока жив, не выпустит из рук дочки Юранда, 
простите, я хотел сказать: молодой госпожи.
     - Удивительно мне все это, - вдруг прервал его Мацько. - Коли этот старый 
пес так ожесточился против Юранда и его кровных, так он убил бы Дануську.
     - Он и хотел это сделать, - ответил Сандерус, - да с ним стряслось что-то 
неладное, он от этого потом тяжело хворал, чуть богу душу не отдал.
     Его люди все об этом шепчутся. Одни говорят, будто он шел ночью к башне, 
чтобы убить молодую госпожу, и встретил злого духа, а другие болтают, будто 
ангела. Как бы то ни было, но его нашли на снегу около башни без памяти. Даже 
теперь, когда он вспомнит об этом, волосы у него встают дыбом, потому-то он и 
сам не смеет поднять на нее руку, и другим боится приказать. Он возит с собой 
немого старого щитненского палача, кто его знает зачем, тот ведь тоже боится, 
как и все.
     Слова эти произвели на присутствующих большое впечатление. Збышко, Мацько 
и чех приблизились к Сандерусу, а тот, осенив себя крестом, продолжал:
     - Неладно у них. Не раз слыхал и видал я такое, что мурашки бегали у меня 
по спине. Я уже говорил вам, что старый комтур повредился в уме. Да и как же 
ему было не повредиться, коли к нему духи являются с того света?
     Стоит ему только остаться одному, как около него кто-то начинает тяжело 
дышать, точно воздуха ему не хватает. Это Данфельд, которого убил грозный 
рыцарь из Спыхова. Тогда Зигфрид говорит ему: "Чего тебе? Обедни тебе ни к чему,
 зачем же ты приходишь?" А тот только зубами заскрежещет и опять задыхается. Но 
еще чаще приходит Ротгер, после которого в комнате тоже пахнет серой; с ним 
комтур еще дольше разговаривает: "Не могу, говорит, не могу! Вот когда сам 
приду, а сейчас не могу!" Слыхал я, как он спрашивал:
     "Неужели тебе станет легче от этого, сынок?" И так все время. А бывает и 
так, что за два-три дня он слова не обронит, и на лице у него страшное горе 
написано. И он сам, и послушница зорко стерегут эти носилки, так что молодую 
госпожу никто не может увидеть.
     - Они ее не мучат? - глухо спросил Збышко.
     - Положа руку на сердце, скажу вам, ваша милость, что ни ударов, ни криков 
я не слыхал, но песню жалобную слышал, а порой будто стон пташки...
     - Горе мне! - стиснув зубы, произнес Збышко.
     Но Мацько прервал дальнейшие расспросы.
     - Довольно говорить об этом, - сказал он. - Рассказывай теперь про битву. 
Ты видал? Как же они убежали и что с ними сталось?
     - Видал, - ответил Сандерус, - и все расскажу, как было. Сперва они упорно 
бились, но как смекнули, что их окружили со всех сторон, стали думать, как бы 
вырваться. И рыцарь Арнольд - он сущий великан - первым прорвал кольцо и так 
расчистил путь, что с ним пробился и старый комтур со слугами и носилками, 
которые были приторочены к седлам между двумя конями.
     - Да разве за ними не было погони? Как же их не догнали?
     - Была погоня, да ничего не могла поделать: только подъедут воины поближе, 
а рыцарь Арнольд повернется и давай рубить. Не приведи бог драться с ним, это 
человек такой страшной силы, что ему ничего не стоит принять бой хоть с сотней 
врагов. Трижды он так повертывался и трижды останавливал погоню. Люди его 
погибли все до единого. Он и сам, сдается мне, был ранен, и коня его ранили, а 
все-таки спасся; с ним успел бежать и старый комтур.
     Слушая этот рассказ, Мацько подумал, что Сандерус говорит правду, особенно 
когда вспомнил, что, начиная с того места, где Скирвойло бился с немцами, 
дорога на большом протяжении была усеяна трупами жмудинов, изрубленных так 
страшно, точно разила их рука великана.
     - Как же ты, однако, мог все это видеть? - спросил Мацько Сандеруса.
     - А вот как я все это видел, - ответил бродяга, - ухватился я за хвост 
одного из коней, что везли носилки, и бежал вместе с ними, покуда не дал мне 
конь копытом в брюхо. Тут я обеспамятел и потому попал в ваши руки.
     - Пожалуй, так оно и было, - сказал Глава, - но ты смотри мне не ври, а то 
как бы худо не было.
     - И след еще виден, - отв