пронзили бока его 
коня; но ряды в это время смешались, и прежде чем строй был восстановлен, один 
из жмудских бояр, который был поближе, тоже бросился в гущу немцев, за ним 
ринулись Збышко и чех, и ужасное смятение стало возрастать с каждой минутой. 
Другие бояре, хватая тела убитых, тоже стали кидать их на острия копий, а с 
флангов опять нажали жмудины. Стройный отряд заколебался, дрогнул, как дом, в 
котором треснули стены, раскололся, как дерево под клином, и наконец рассыпался.

     Битва в мгновение ока обратилась в резню. В закипевшей свалке немецкие 
копья и бердыши оказались совершенно бесполезными. Зато клинки конницы со 
скрежетом рубили головы. Кони напирали на толпу, опрокидывая и топча несчастных 
кнехтов. Всадникам легко было рубить сверху, и они разили без отдыха, без 
передышки. С обеих сторон дороги высыпали все новые и новые толпы диких воинов 
в волчьих шкурах и с волчьей жаждой крови в груди. Их вой заглушал мольбы о 
пощаде и стоны умирающих. Побежденные бросали оружие; одни пытались скрыться в 
лесу, другие, притворяясь убитыми, падали наземь, третьи, закрыв глаза, просто 
замерли на месте, и лица их были бледны как полотно; некоторые молились, а один 
кнехт, помешавшись, видно, от ужаса, играл на пищалке, улыбаясь и поднимая к 
небу глаза, пока жмудский воин не размозжил ему дубиной голову. Лес перестал 
шуметь, словно ужаснулся смерти.
     Наконец горсть крестоносцев растаяла. Только по временам из кустов долетал 
отголосок короткой схватки или пронзительный отчаянный крик.
     Збышко и Мацько, а за ними все всадники, бросились теперь на конницу.
     Она еще оборонялась, построившись в круг, как всегда оборонялись немцы, 
когда неприятелю удавалось окружить их превосходными силами. Под крестоносцами 
были добрые кони, доспехи у них были лучше, чем у пехоты, и дрались они храбро, 
с удивительным упорством. Среди них не было ни одного рыцаря в белом плаще; 
отряд состоял преимущественно из среднего и мелкого прусского дворянства, 
которое по призыву ордена обязано было идти на войну. Кони большей частью были 
тоже в броне, некоторые в попонах и все с железными налобниками, посредине 
которых торчал стальной рог. Командовал конницей высокий, стройный рыцарь в 
темно-голубом панцире и таком же шлеме с опущенным забралом.
     Из лесных недр на немцев летел град стрел, которые отскакивали от 
налобников, панцирей и каленых наплечников. Тесной толпой окружали врагов пешие 
и конные жмудины; но немцы так ожесточенно оборонялись, так рубили и кололи их 
длинными мечами, что трупы под конскими копытами кругом усеяли землю. Первые 
ряды нападавших попытались было отойти, но сзади на них напирали новые толпы, 
отступать было некуда. Началось смятение. Глаза слепил блеск копий и мечей. 
Кони стали ржать, кусаться и лягать. Но тут подоспели жмудские бояре, подоспели 
Збышко, чех и мазуры. Под их могучими ударами конница дрогнула и колыхнулась, 
как лес под напором ветра, а они, подобно лесорубам, которые валят лес, стали 
медленно, напрягая все силы в тяжком ратном труде, подвигаться вперед.
     Мацько приказал собрать на поле боя длинные немецкие бердыши и, вооружив 
ими человек тридцать диких воинов, начал пробиваться сквозь толпу к немцам. 
"Руби коней по ногам!" - крикнул он, протиснувшись к всадникам.
     Это сразу решило участь боя. Немецкие рыцари не могли достать мечами 
жмудинов, а тем временем бердыши беспощадно рубили ноги коням. Тогда голубой 
рыцарь понял, что приходит конец сече и что ему остается только либо прорваться 
сквозь толпу, преградившую дорогу назад, либо погибнуть.
     Он выбрал первое, и по его приказу ряды рыцарей мгновенно повернули назад. 
Жмудины тотчас насели на них; но немцы, закинув за спину щиты и рубя направо и 
налево, прорвали окружавшее их кольцо и ураганом понеслись на восток. Навстречу 
им бросился отряд, который только что подскакал к полю боя; но, смятый лучше 
вооруженным врагом, у которого были к тому же рослые кони, он в минуту полег, 
как нива под дуновением бури. Путь к замку был свободен; но спасение 
представлялось далеким и надежды на него было мало, так как жмудские кони 
против немецких обладали большей резвостью.
     Голубой рыцарь прекрасно это понял.
     "Беда! - сказал он про себя. - Никто не спасется. Только ценой собственной 
крови могу я спасти их".
     И он крикнул ближайшим крестоносцам, приказывая остановить коней, а сам 
повернул своего коня кругом и, не глядя, внял ли кто-нибудь его призыву, стал 
лицом к неприятелю.
     Впереди преследователей несся Збышко; немец ударил его по нашлемнику, но 
не разбил шлема и не поранил лица. Тогда Збышко, вместо того чтобы ответить на 
удар ударом, схватил рыцаря за стан, сшибся с ним и, желая во что бы то ни 
стало взять врага живым, попытался стащить его с седла. Но от натуги у него 
лопнуло стремя, и оба рыцаря свалились на землю. Минуту они катались по земле, 
колотя друг друга руками и ногами; но вскоре необыкновенно сильный Збышко 
одолел своего противника и, придавив ему коленями живот, подмял под себя, как 
волк собаку, которая осмелилась напасть на него в чаще леса.
     Впрочем, в этом не было надобности, так как немец лишился чувств. Тем 
временем подбежали Мацько с чехом, и Збышко, увидев их, закричал:
     - Сюда! Вяжите его! Это знатный рыцарь, да к тому же опоясанный!
     Чех соскочил с коня, но, увидев, что рыцарь лежит без памяти, не стал его 
связывать, он только обезоружил его, отстегнул наплечники, снял пояс с висевшей 
на нем мизерикордией, разрезал подбородные ремни и принялся за винтики, 
которыми было привинчено забрало.
     Но, заглянув рыцарю в лицо, о