болотами, 
и был надежно защищен от нападения: никакое войско не могло бы пробраться сюда 
через предательские топи. Самая низина, на которой стояли шалаши, тоже была 
топкой и болотистой; но жмудины нарубили еловых и сосновых ветвей и так густо 
устлали ее, что расположились прямо как на сухой земле. Князю Скирвойлу на 
скорую руку соорудили некое подобие "нумы", литовской хаты, сложенной из земли 
и неотесанных бревен, для других военачальников сплели из ветвей несколько 
десятков шалашей, а простые воины сидели вокруг костров под открытым небом, 
защищенные от холода и дождей одними только кожухами да шкурами, надетыми на 
голое тело. В лагере еще никто не спал; после недавнего поражения делать людям 
было нечего, и они отсыпались днем. Одни сидели или лежали у ярко пылавших 
костров, подкидывая в них хворост и ветви можжевельника, другие рылись в 
кострах уже погасших и подернувшихся пеплом, от которых шел дух печеной репы, 
обычной пищи литвинов, и горелого мяса. Между кострами виднелись целые горы 
оружия, сложенного неподалеку, чтобы в случае надобности воин легко мог 
схватить свою рогатину, кистень или топор. Глава с любопытством рассматривал 
эти рогатины с длинным и узким острием, выкованным из каленого железа, эти 
кистени из молодых дубков, усаженные кремнями или гвоздями, эти топоры с 
короткими рукоятями, как у польских секир, которыми были вооружены всадники, и 
с длинными рукоятями, как у бердышей, которыми сражались пешие воины. 
Попадались и медные топоры, сохранившиеся от тех времен, когда железо в этих 
глухих местах мало еще употреблялось. Часть мечей тоже была из меди; но 
большинство из доброй стали, которую привозили из Новгорода. Чех брал в руки 
рогатины, мечи, топоры, смолистые, обожженные на огне луки и при свете костров 
испытывал их качество. Коней у костров было немного, табуны паслись поодаль в 
лесах и на лугах под охраной бдительных конюхов; однако знатные бояре пожелали 
иметь под рукой своих скакунов, и в лагере было несколько десятков коней, 
которым боярские невольники засыпали корм в ясли. Глава диву давался, глядя на 
этих необычайно низкорослых косматых лошадей с могучими шеями, таких странных с 
виду, что западные рыцари почитали их совершенно особыми лесными зверями, более 
похожими на единорогов, чем на настоящих коней.
     - Тут рослые боевые кони ни к чему, - говорил опытный Мацько, вспоминая 
давние времена, когда он служил у Витовта, - рослый конь тотчас увязнет в 
трясине, а здешняя лошадка пройдет всюду, как человек.
     - Но на поле боя, - заметил чех, - она не устоит против рослого немецкого 
коня.
     - Это верно, что не устоит. Зато немец и не убежит от жмудина, и не 
догонит его - жмудские кони такие же резвые, как и татарские, а может быть, еще 
резвей.
     - Все-таки удивительно мне это, видал я пленников-татар, которых привел 
рыцарь Зых в Згожелицы, все они были небольшого росточка, такого любая клячонка 
поднимет, - а ведь жмудины рослый народ.
     Народ это был и впрямь дородный. При свете огня из-под шкур и кожухов 
виднелись то могучие плечи, то широкая грудь. Парни были как на подбор, 
жилистые, костистые и высокие; вообще они были выше жителей других литовских 
земель, так как обитали в более плодородной местности, где голод, поражавший 
иногда Литву, реже давал себя знать. Зато они отличались еще большей дикостью, 
чем литвины. В Вильно был великокняжеский двор, туда стекались священники с 
Востока и Запада, прибывали посольства, наезжали иноземные купцы, поэтому 
жители Вильно и его окрестностей немного освоились с чужеземными обычаями, 
здесь же иноземец появлялся только в образе крестоносца или меченосца, несущего 
в глухие лесные селения огонь, рабство и крещение кровью. Поэтому все в Жмуди 
было более грубым и суровым, более близким к старым временам, более враждебным 
новшествам: и обычай старый, и старые способы войны, и закоренелость языческих 
верований, ибо поклоняться кресту жмудина учил не кроткий глашатай благой вести 
с любовью апостола, а вооруженный немецкий монах с душой палача.
     Скирвойло и знатные князья и бояре последовали примеру Ягайла и Витовта и 
были уже христианами. Остальные, даже самые простые и дикие воины, смутно 
чувствовали, что прежней их жизни и прежней их вере приходит смерть, конец. Они 
готовы были поклониться кресту, лишь бы только этот крест не возносили 
ненавистные немецкие руки. "Мы просим крестить нас, - взывали они ко всем 
князьям и народам, - но помните, что мы люди, а не звери, которых можно дарить, 
покупать и продавать". Пока же угасала прежняя вера, как угасает костер, в 
который никто не подкидывает дров, а от новой отвращались сердца, потому что 
немцы силой вынуждали принять ее, в душе жмудина росли пустота, трев