кже, - прибавил Зигфрид, - что как ни хотел Данфельд усмирить 
врага ордена, все же никто из нас не обнажил первый меча.
     - Я буду говорить только то, что видел собственными глазами, - ответил де 
Бергов.
     - Около полуночи будьте в часовне, - мы придем помолиться за усопших, - 
сказал Зигфрид.
     И, прощаясь, в знак благодарности протянул де Бергову руку; он хотел 
остаться один на один с братом Ротгером, которого любил беззаветно, как может 
любить только отец единственного сына. В ордене по поводу этой безграничной 
любви строили всякие догадки; но никто ничего толком не знал, тем более что 
рыцарь, которого Ротгер считал своим отцом, жил еще в своем маленьком замке в 
Германии и никогда не отрекался от сына.
     После ухода Бергова Зигфрид услал и обоих юношей, пребывающих на искусе, 
под тем предлогом, что надо последить, как сколачивают гробы для убитых Юрандом 
простых кнехтов, а когда дверь закрылась за ними, живо повернулся к Ротгеру и 
произнес:
     - Послушай, что я тебе скажу, есть одно только сродство: надо, чтобы ни 
одна живая душа никогда не узнала, что у нас была подлинная дочь Юранда.
     - Это нетрудно, - ответил Ротгер, - ведь о том, что она у нас, не знал 
никто, кроме Данфельда, Готфрида, нас двоих и послушницы, которая стережет ее. 
Людей, которые привезли ее из лесного дома, Данфельд велел напоить и повесить. 
Среди стражи были такие, которые кое о чем догадывались, но, когда вышла эта 
юродивая, они совсем были сбиты с толку, и сейчас сами не знают, мы ли это 
ошиблись или какой-то чародей и впрямь оборотил дочку Юранда.
     - Это хорошо, - заметил Зигфрид.
     - Мне вот что пришло в голову, благородный комтур: коли Данфельд уже мертв,
 не свалить ли на него всю вину?..
     - И признаться перед всем светом в том, что в мирное время, когда шли 
переговоры с мазовецким князем, мы похитили из его дома воспитанницу княгини и 
ее любимую придворную? Нет, это немыслимое дело. При дворе нас видели вместе с 
Данфельдом, и великий госпитальер, его родич, знает, что мы действовали всегда 
заодно. Если мы обвиним Данфельда, он станет мстить нам за то, что мы порочим 
его память.
     - Что ж, надо тогда посоветоваться, как быть, - сказал Ротгер.
     - Надо посоветоваться и придумать хорошее средство, иначе нам 
несдобровать! Отдать дочку Юранду, так она сама скажет, что мы вовсе не 
отбивали ее у разбойников и что люди, которые ее похитили, привезли ее прямо в 
Щитно.
     - Это верно.
     - Дело не только в ответственности. Князь станет жаловаться польскому 
королю, и королевские послы тотчас поднимут крик при всех дворах о насилиях, 
которые мы чиним, о нашем вероломстве, о наших злодеяниях. Какой вред может от 
этого произойти для ордена! Да если только сам магистр знал правду, он должен 
был бы повелеть нам скрыть эту девку.
     - Но если она пропадет, они все равно будут винить нас? - спросил Ротгер.
     - Нет! Брат Данфельд был человек хитрый. Помнишь, он поставил Юранду 
условие, чтобы тот не только явился в Щитно, но раньше объявил всем своим и 
написал князю, будто едет выкупать дочь у разбойников и знает, что ее у нас нет.

     - Это верно. Но как же мы объясним тогда все, что случилось в Щитно?
     - Мы скажем, будто знали о том, что Юранд ищет дочь, и, когда отбили у 
разбойников какую-то девку, которая не могла сказать нам, кто она такая, то 
дали знать об этом Юранду, думали, что, может, это его дочь, а тот, как приехал 
да увидал эту девку, обезумел и, будучи одержим злым духом, пролил столько 
невинной крови, что и в бою не бывает такого кровопролития.
     - Воистину, разум и опыт жизни глаголет вашими устами, - произнес Ротгер. 
- Если бы мы свалили всю вину на Данфельда, его дурные дела все равно приписали 
бы ордену, стало быть, и всем нам, и капитулу, и самому магистру, а так будет 
доказана наша непричастность и во всем будут повинны Юранд и поляки, которые 
дышат злобой на нас и знаются со злыми духами...
     - И пусть тогда судит нас кто хочет: папа ли или римский император!
     - Да.
     На минуту воцарилось молчание, затем брат Ротгер спросил:
     - Что же мы сделаем с дочкой Юранда?
     - Давай подумаем.
     - Отдайте ее мне.
     Зигфрид посмотрел на него и сказал:
     - Нет! Послушай, молодой брат! Когда дело касается ордена, нельзя 
потворствовать слабостям ни мужчины, ни женщины, но нельзя потворствовать и 
своим собственным слабостям. Данфельда покарала десница господня, ибо он не 
только хотел отомстить за обиды, нанесенные ордену, но и удовлетворить свою 
похоть.
     - Вы плохо обо мне думаете! - возразил Ротгер.
     - Нельзя потворствовать своим слабостям, - прервал его Зигфрид, - ибо 
плоть и дух ваши станут немощны и жестокое это племя со временем так придавит 
коленом вам грудь, что больше вы уже не восстанете.
     И в третий раз он мрачно оперся на руку головой, и видно было, что говорит 
старик только с собственной совестью и себя только подразумевает, потому что 
через минуту он сказал:
     - И на моей совести много людской крови, много мук, много слез... И я, 
когда дело касалось ордена и я видел, что силой не возьмешь, без колебаний 
искал иных п