олжно быть, старый комтур выпустил его раньше. Это было такое 
злодейское дело, что уж лучше бы они его просто казнили. Им хотелось, чтобы 
перед смертью он больше выстрадал, чем может вынести рыцарь...
     Слепой, немой, без правой руки - храни господь и помилуй!.. Ни домой дойти,
 ни дорогу узнать, ни попросить куска хлеба... Они думали, что он умрет от 
голода под забором или утонет... Что они ему оставили? Ничего, кроме 
воспоминания о том, кем он был, и мыслей о своем убожестве. А ведь это горшая 
из мук... Может, он сидел где-нибудь у костела или при дороге, а Збышко 
проезжал мимо и не признал его. Может, и он слышал голос Збышка, но не мог его 
окликнуть... Эх! Трудно удержаться от слез!.. Это чудо явил господь, что вы его 
встретили, и потому я полагаю, что господь явит еще большее чудо, хоть и молят 
его об этом недостойные и грешные мои уста.
     - Что еще говорил Збышко? Куда он собирался ехать? - спросил Мацько.
     - Он говорил так: "Я знаю, что Дануська была в Щитно; но они ее похитили и 
либо замучили, либо увезли. Это, говорил он, сделал старый де Леве, и, клянусь 
богом, я не успокоюсь до тех пор, пока не схвачу его".
     - Збышко так говорил? Ну, тогда он, наверно, поехал в восточные комтурии; 
но ведь там теперь война.
     - Он знал, что там война, и потому поехал к князю Витовту. Он говорил, что 
с князем скорее найдет управу на крестоносцев, чем с самим королем.
     - К князю Витовту! - вскочил Мацько.
     И тут же обратился к Ягенке:
     - Вот видишь, что такое ум! Не говорил ли я то же самое? Ведь предсказывал 
же я, что придется и нам ехать к Витовту...
     - Збышко надеялся, - вмешался ксендз Калеб, - что Витовт вторгнется в 
Пруссию и будет осаждать тамошние замки.
     - Дай ему только время, он непременно начнет осаду, - ответил Мацько.
     - Ну, слава богу, теперь мы хоть знаем, где искать Збышка.
     - Вот и надо сейчас же двигаться в путь! - сказала Ягенка.
     - Помолчи! - прикрикнул на нее Мацько. - Оруженосцам не подобает соваться 
со своими советами.
     И он бросил на Ягенку многозначительный взгляд, как бы желая напомнить 
девушке, что она оруженосец; та спохватилась и замолчала.
     Мацько подумал с минуту времени и сказал:
     - Ну теперь-то мы найдем Збышка, он наверняка при князе Витовте, но хорошо 
было бы дознаться, надобно ли ему еще искать кого по свету, кроме тех немецких 
голов, которые обещал он добыть.
     - А как же об этом дознаешься? - спросил ксендз Калеб.
     - Кабы знать, что щитненский капеллан уже вернулся с синода, я бы с ним 
повидался, - ответил Мацько. - У меня есть письма Лихтенштейна, и я безо всякой 
опаски могу ехать в Щитно.
     - Не было там никакого синода, только congressus, - возразил ксендз Калеб, 
- и капеллан, наверно, уже давно вернулся.
     - Это хорошо. Все прочее я беру на себя. На всякий случай я возьму с собой 
Главу да двоих слуг с боевыми конями и поеду.
     - А потом мы поедем к Збышку? - спросила Ягенка.
     - Да, потом мы поедем к Збышку, а покуда ты оставайся здесь и жди меня. 
Думаю, что больше трех-четырех дней я не задержусь. Кости у меня крепкие, к 
трудам мне не привыкать стать. Только сперва я хочу попросить вас, отец Калеб, 
дать мне письмо к щитненскому капеллану. Как покажу я ему ваше письмо, он мне 
скорее поверит... вы, священники, друг дружке всегда больше доверяете.
     - Люди о тамошнем капеллане хорошо отзываются, - сказал отец Калеб. - И уж 
если кто и знает что-нибудь, так это он.
     К вечеру ксендз Калеб приготовил письмо, а на другой день, еще солнце не 
успело взойти, а старого Мацька уже не было в Спыхове.

XII

     Юранд очнулся от своего долгого сна при ксендзе Калебе; забыв во сне, что 
с ним сталось, не зная, где он находится, он стал ощупывать свою постель и 
стену, у которой она стояла. Но ксендз Калеб заключил его в объятии и 
воскликнул со слезами умиления:
     - Это я! Ты в Спыхове! Брат Юранд! Господь послал тебе испытание... но ты 
среди своих... Добрые люди привезли тебя... Брат Юранд! Брат!!
     И, прижав его к груди, он стал целовать его лоб, его пустые глазницы, и 
снова прижимать к груди, и снова целовать. Ошеломленный Юранд сперва, казалось, 
ничего не понимал; наконец он провел левой рукой по голове, словно силясь 
разогнать и рассеять тягостное оцепенение и сон.
     - Ты слышишь меня, понимаешь? - спросил ксендз Калеб.
     Юранд утвердительно кивнул головой, затем протянул руку и, сняв со стены 
серебряное распятие, добытое когда-то в бою с богатым немецким рыцарем, прижал 
его к устам и груди и передал ксендзу Калебу:
     - Я понимаю тебя, брат! - сказал ксендз. - Он остается с тобою и как вывел 
тебя из неволи, так может вернуть тебе все, что ты потерял.
     Юранд показал перстом на небо в знак того, что лишь там ему будет все 
возвращено, и выжженные глаза его снова наполнились слезами, и на изможденном 
лице изобразилось безмерное горе.
     Ксендз Калеб, увидев это движение и горестное это лицо, решил, что 
Дануськи нет уже в живых, опустился у ложа на колени и произнес:
     - Упокой, господи, душу ее в селениях праведных, да сияет над нею свет 
вечный, аминь!
     Но слепец при этих словах приподнялся, сел на постели, стал качать головой 
и махать рукою, как бы силясь остановить ксендза Калеба, дать понять ему, что 
он ошибается. Однако они так и не поняли друг друга, потому что в эту минуту в 
комнату вошел ст