того рыцаря полюбил и взял под особое свое 
покровительство храбрый и благородный брат магистра, Ульрих фон Юнгинген, и дал 
ему охранные грамоты, с которыми юноша, кажется, уехал потом на восток. Этим 
вестям Мацько очень обрадовался; он нимало не сомневался в том, что молодой 
рыцарь был Збышко. Теперь не было надобности ехать в Мальборк: если даже 
великий госпитальер или другие оставшиеся в Мальборке старшие братья и рыцари 
могли дать еще более подробные указания, то они все равно не знали, где сейчас 
Збышко. Впрочем, сам Мацько отлично знал, где можно найти племянника: нетрудно 
было догадаться, что он либо кружит где-то около Щитно, либо, не найдя там 
Дануси, разыскивает ее в более отдаленных восточных замках и комтуриях.
     Не теряя времени, путники тронулись по землям крестоносцев на восток, к 
Щитно. Они быстро подвигались вперед, так как часто встречавшиеся на пути 
города и местечки были соединены удобными дорогами, которые крестоносцы, вернее 
купцы, жившие в городах, содержали в порядке, так что они были не хуже польских 
дорог, проложенных при хозяйственном и деятельном короле Казимире. К тому же 
установилась чудная погода. Ночи были звездные, дни ясные, а в пору обеденной 
дойки дул теплый, сухой ветерок, наполнявший грудь бодростью и свежестью. На 
полях зазеленели озими; луга покрылись коврами цветов, а сосновые леса источали 
уже аромат смолы. На протяжении всей дороги до Лидзбарка, а оттуда до Дзялдова 
и дальше до Недзбожа путники не видели на небе ни одной тучки. И только в 
Недзбоже ночью разразилась гроза, и они впервые в эту весну услышали гром; но 
буря промчалась, и утро назавтра встало такое ясное, алое, золотое и такое 
сверкающее, что все кругом, насколько хватает глаз, переливалось алмазами и 
жемчугами, и казалось, вся земля улыбается небу и радуется жизни, кипящей 
вокруг.
     В такое-то утро путешественники повернули от Недзбожа к Щитно.
     Мазовецкая граница была не особенно далеко, и они легко могли свернуть к 
Спыхову. Мацько хотел даже это сделать, но через минуту, взвесив все 
обстоятельства, предпочел держать путь прямо к страшному гнезду крестоносцев, 
где так мрачно решилась судьба Збышка. Взяв в провожатые крестьянина, Мацько 
велел ему вести их в Щитно; правда, особой надобности в провожатом не было, так 
как от Недзбожа шла прямая дорога, на которой немецкие мили были обозначены 
белыми камнями.
     Провожатый ехал впереди, за ним на расстоянии нескольких десятков шагов 
следовали верхом Мацько и Ягенка, затем довольно далеко позади чех с красавицей 
Анулькой, а заключали весь поезд повозки под охраной вооруженных слуг. Было 
раннее утро. Небо на востоке еще розовело, хотя солнце уже сияло, обращая в 
опалы капельки росы на листве деревьев и на травах.
     - Ты не боишься ехать в Щитно? - спросил Мацько.
     - Не боюсь, - ответила Ягенка. - Меня бог хранит, я ведь сирота.
     - Никому нельзя там верить. Правда, самый лютый пес был у них Данфельд, 
его и Готфрида убил Юранд... Так говорил чех. Другой после Данфельда был Ротгер,
 он пал под секирой Збышка; однако старик тоже изверг, он продал душу дьяволу...
 Люди толком ничего не знают, только, думаю я, если Дануська погибла, так от 
его руки. Болтают, будто что-то стряслось над ним, но княгиня говорила мне в 
Плоцке, что он дешево отделался. С ним-то и придется нам иметь дело в Щитно... 
Хорошо, что у нас есть письмо от Лихтенштейна, сдается, эти собаки боятся его 
больше, чем самого магистра... Говорят, он особа очень важная и в большом 
почете у них, да к тому же мстителен. Никакой обиды не прощает. Без этого 
письма я не ехал бы так спокойно в Щитно.
     - А как зовут старика?
     - Зигфрид де Леве.
     - Бог даст, мы справимся с ним.
     - Бог даст!
     Мацько рассмеялся и через минуту продолжал:
     - Говорит мне в Плоцке княгиня: "Вы все жалуетесь, жалуетесь, как овечки 
на волков, а из этих, говорит, волков троих в живых уже нету, невинные овечки 
их задушили". Сказать по правде, так оно и есть...
     - А Дануська, а ее отец?
     - Я сказал об этом княгине. Но про себя-то я радуюсь, выходит, и нас 
обижать опасно. Мы тоже умеем ухватить секиру да ахнуть с размаху. А с 
Дануськой и Юрандом это все верно. Я, как и чех, думаю, что их нет уж на свете, 
но толком никто ничего не знает... Жаль мне Юранда, и при жизни он столько муки 
за дочку принял, и коли погиб, так тяжкою смертью.
     - Только при мне вспомнят о нем, и я тотчас про батюшку думаю, которого 
тоже нет на свете, - ответила Ягенка.
     При этих словах она подняла к небу увлажненные слезами глаза.
     - Он, наверно, у бога в совете, райское блаженство вкушает, - сказал 
Мацько, покачав головой, - пожалуй, во всем нашем королевстве не было человека 
лучше его.
     - Ох, не было, не было! - вздохнула Ягенка.
     Дальнейший разговор был прерван провожатым, который внезапно осадил 
жеребца, затем повернул его, подскакал к Мацьку и закричал странным, испуганным 
голосом:
     - Господи боже, поглядите-ка, пан рыцарь: кто это спускается к нам с 
пригорка?
     - Кто, где? - воскликнул Мацько.
     - А вон! Великан это, что ли...
     Мацько и Ягенка остановили своих иноходцев, посмотрели в указанном 
провожатым направлении и в самом деле в какой-нибудь сотне шагов увидели на 
вершине холма человека необычайно высокого роста.
     - Он говорит правду, это сущий великан, - пробормотал Мацько.
     Затем он поморщился, плюнул вдруг вбок и сказал:
     - Чур меня!
     - Что это вы чураетесь? - спросила Ягенка.
     - Да вспомнил, как в такое же утро на дороге из Тынца в Краков мы со 
Збышком увидели похожего великана. Тогда говорили, что это Вальгер Прекрасный. 
А оказалось, что это был пан из Тачева; однако из этого тоже ничего хорошего не 
вышло. Чур меня!
     - Это не рыцарь, он идет пешком, - сказала Ягенка, напрягая зрение. - Я 
даже вижу, что он безоружен, только в левой руке держит палку...
     - И нащупывает доро