к ним. Но после разговора с канцлером и краковским мечником он, к 
своему удивлению, убедился, что о крестоносцах они знают больше его самого. Им 
до мельчайших подробностей было известно все, что делалось и в самом Мальборке, 
и в других, даже самых отдаленных, замках. Они знали, кто где 
предводительствует, сколько где солдат и пушек, сколько времени требуется на 
сбор и что думают делать крестоносцы в случае войны. Они даже знали, какого 
нрава тот или иной комтур - порывист он, горяч или рассудителен, - и все 
записывали так тщательно, будто завтра должна была уже вспыхнуть война.
     Старый рыцарь очень этому обрадовался, он понял, что в Кракове к войне 
готовятся с большим толком, умом и размахом, чем в Мальборке.
     "Храбрости дал нам бог, может, столько же, а может, и побольше, но уж 
дальновидности наверняка побольше отпустил", - говорил себе Мацько. Так оно в 
ту пору и было. Вскоре Мацько узнал, откуда поступают все сведения: их 
доставляли сами жители Пруссии, люди всех сословий, и поляки, и немцы.
     Орден возбудил против себя такую ненависть, что все в Пруссии, как 
избавленья, ждали прихода войск Ягайла.
     Вспомнилось тут Мацьку, что в свое время говорил в Мальборке Зындрам из 
Машковиц.
     "Вот это голова! Что и говорить, ума палата!" - повторял в душе старик.
     Он припомнил слово в слово, что говорил тогда Зындрам, а когда юный Ясько 
стал расспрашивать про крестоносцев, даже позаимствовал мудрые мысли славного 
рыцаря.
     - Сильны они, собаки, - сказал Мацько, - но как ты думаешь, не вылетит ли 
из седла даже самый могучий рыцарь, коли у него подрезаны подпруги и стремена?
     - Вылетит, как пить дать вылетит! - ответил юноша.
     - Вот видишь! - громовым голосом воскликнул Мацько. - Я и хотел, чтоб ты 
это смекнул!
     - А разве что?
     - Да то, что орден и есть такой рыцарь.
     И через минуту прибавил:
     - Небось не всяк тебе такое скажет!
     И пустился растолковывать все юному рыцарю, которому невдомек было, к чему 
старик клонит; однако позабыл прибавить при этом, что не он придумал это 
сравнение, а родилось оно от слова до слова в светлой голове Зындрама из 
Машковиц.

XLI

     В Кракове Мацько пробыл с Яськом недолго, он бы, пожалуй, и раньше уехал, 
да Ясько просил остаться - уж очень хотелось юному рыцарю поглядеть и на людей, 
и на город, где все казалось ему волшебным сном. Но старый рыцарь очень спешил 
к своим пенатам да и страда подоспела, так что не очень помогли все просьбы 
Яська, и к успенью путешественники были уже дома - один в Богданце, другой в 
Згожелицах, при сестре.
     С той поры потянулась жизнь довольно однообразная, заполненная трудами по 
хозяйству и обычными деревенскими заботами. Урожай в Згожелицах, расположенных 
в низине, и особенно в Мочидолах Ягенки собрали богатый; но в Богданце по 
причине засушливого лета хлеб не уродился, так что немного понадобилось труда, 
чтобы убрать его. Вообще пахотной земли в Богданце было мало, вся земля была 
еще под лесом, а за время долгого отсутствия хозяев даже те клинья, которые 
аббат успел раскорчевать и подготовить к пахоте, пришли в запустение, так как в 
Богданце некому было работать. Но хоть старый рыцарь и чувствителен был ко 
всякой потере, однако он не принял это близко к сердцу, зная, что с деньгами 
нетрудно навести во всем порядок и лад - было бы только для кого трудиться и 
хлопотать. Но в этом-то он и сомневался, это-то и отравляло ему жизнь и труды. 
Правда, рук он не опускал, вставал до рассвета, ездил на пастбища, присматривал 
за работами в поле и в лесу, выбрал даже место для замка и готовил строевой 
лес; но когда после знойного дня солнце закатывалось, пламенея в золотых и 
багряных отблесках зари, им не раз овладевала гнетущая тоска, а вместе с ней и 
тревога, которой он никогда до этого не испытывал. "Я тут хлопочу, я тут 
тружусь в поте лица, - думал он, - а парень мой лежит, может, там, где-нибудь в 
поле, пронзенный копьем, и волки зубами перезванивают по покойнику". При мысли 
об этом сердце его сжималось и от великой любви, и от великой скорби. Он 
прислушивался тогда напряженно, не раздастся ли конский топот, возвещая, что 
едет Ягенка; девушка всякий день наведывалась к старому рыцарю, который 
притворялся при ней, будто полон надежды, а на самом деле старался ее обрести, 
укрепить свою страждущую душу.
     А Ягенка приезжала обычно под вечер, с самострелом у седла и рогатиной для 
защиты в случае опасности на обратном пути. Было совершенно невероятно, чтобы 
она могла неожиданно застать Збышка дома, даже сам Мацько не ждал его раньше 
чем через год-полтора, но, видно, надежда теплилась в душе девушки, и она 
приезжала не так, как прежде - нечесаная, в завязанной тесемкой рубашке, в 
кожушке шерстью наружу, - теперь коса у нее была красиво заплетена и стан 
обтянут платьем из цветного серадзского сукна. Мацько выходил навстречу девушке,
 и первый ее вопрос был неизменно:
     "Ну, что?" - а его ответ: "Да ничего!"; потом он вводил ее в горн