еньги-то им, 
ты знаешь, слаще мести, - да и доказательство надо было иметь в руках, что 
польский король помогает язычникам. Мы-то были там и знаем, что бедные жмудины 
просят крестить их, только не хотят принять крещение из рук крестоносцев, а те 
притворяются, будто не знают об этом, и жалуются на них при всех дворах а с 
ними и на нашего короля.
     Тут у Мацька началось удушье, так что он вынужден был на минуту умолкнуть; 
оправившись, старик продолжал:
     - Может, я бы так и зачах в подземелье. Правда, за меня заступался Арнольд 
фон Баден, которому тоже важно было получить выкуп. Но он у них не в почете, 
они его медведем честят. К счастью, от Арнольда обо мне дознался де Лорш и 
поднял страшный шум. Не знаю, говорил ли он тебе об этом, скрывает он свои 
добрые дела... Он-то у них в почете, ведь один из де Лоршей был когда-то в 
ордене важным сановником, да и этот тоже знатен и богат. Де Лорш сказал 
крестоносцам, что он сам наш пленник, и коли они мне голову отрубят или я 
зачахну от голода и сырости, так и ему не сносить головы. Он грозился капитулу, 
что расскажет при всех западных дворах о том, как крестоносцы обходятся с 
опоясанными рыцарями. Немцы испугались и перевели меня в лазарет, где и воздух, 
и пища получше.
     - С де Лорша я ни одной гривны не возьму, клянусь богом!
     - С недруга брать - милое дело, а другу надо прощать, - сказал Мацько, - а 
раз немцы, как я слышал, уговорились с королем обменяться пленниками, так и 
тебе не придется платить за меня.
     - А наше рыцарское слово? - воскликнул Збышко. - Уговор уговором, но ведь 
Арнольд вправе будет упрекнуть нас в бесчестности.
     Мацько, услышав эти слова, огорчился.
     - Можно бы поторговаться, - сказал он, поразмыслив.
     - Мы сами себе цену назначили. Ужели мы сейчас меньше стоим?
     Мацько еще больше огорчился; но в умиленном его взоре засветилась как 
будто еще большая любовь к Збышку.
     - Умеешь ты блюсти свою честь!.. Такой уж ты уродился, - пробормотал он 
под нос себе.
     И завздыхал. Збышко подумал, что это он по гривнам вздыхает, которые 
придется уплатить фон Бадену, и сказал:
     - Эх! Денег у нас и так хватит, а вот участь наша горькая.
     - Все переменится! - с волнением сказал старый рыцарь. - Мне уже недолго 
осталось жить.
     - Не говорите! Вы поправитесь, пусть только вас ветром обвеет.
     - Ветром? Ветер молодое дерево к земле пригнет, а старое сломает.
     - Эва! Не болят еще у вас кости, и до старости вам далеко. Не печальтесь!
     - Будь тебе весело, так и я бы смеялся. Да и есть у меня причина 
печалиться, и, сказать по правде, не у одного меня, а у всех нас.
     - Что ж за причина такая? - спросил Збышко.
     - Помнишь, как в лагере Скирвойла я тебя выбранил за то, что ты славил 
могущество крестоносцев? Оно конечно, тверд наш народ в бою; но только сейчас я 
поближе присмотрелся к здешним собакам.
     Как бы из опасения, чтобы его не подслушали, Мацько понизил тут голос:
     - И вижу я теперь, что не я, а ты был прав. Господи, спаси и помилуй, что 
за сила, что за могущество! Руки чешутся у наших рыцарей, рвутся они в бой, а 
того не ведают, что крестоносцам все народы и все короли помогают, что денег у 
них больше и обучены они лучше, что замки у них крепче и оружие не чета нашему. 
Господи, спаси и помилуй!.. И у нас, и здесь толкует народ, что быть великой 
войне, так оно, верно, и будет, и уж если начнется война, господи, смилуйся 
тогда над нашим королевством и нашим народом!
     Мацько сжал тут руками свою седеющую голову, оперся о колени локтями и 
примолк.
     - Вот видите! - сказал ему Збышко. - Порознь многие из нас покрепче их 
будут, а как дойдет дело до великой войны, сами понимаете...
     - Ох, понимаю, понимаю! Даст бог, и королевские послы поймут, особенно 
рыцарь из Машковиц.
     - Видел я, как он помрачнел. Искушенный воитель он, никто, говорят, на 
всем свете лучше его в бранном деле не разбирается.
     - Коли так, то, пожалуй, войны не будет.
     - Как увидят крестоносцы, что они сильнее, не миновать нам воевать с ними. 
И, сказать по правде, чем так жить, так уж лучше скорей конец...
     Подавленный мыслями о своей горькой доле и народном бедствии, Збышко тоже 
поник головой.
     - Жаль нашего великого королевства, - сказал Мацько, - и боюсь я, как бы 
не покарал нас господь за чрезмерную дерзость. Помнишь, как в Вавеле, когда 
тебе хотели голову срубить и не срубили, наши рыцари перед обедней на паперти 
кафедрального собора похвалялись сразиться с самим Тимуром Хромым, повелителем 
сорока царств, который целые горы сложил из человеческих черепов... Мало им 
крестоносцев! Они со всеми зараз хотели бы драться, а это, может, и грех.
     Збышко, вспомнив о том, как ему хотели срубить голову, схватился за свои 
светлые волосы и вскричал в невыносимой тоске:
     - А кто меня спас тогда из рук палача? Она! Она! О Иисусе! Дануська моя!.. 
Иисусе!..
     И он стал рвать на себе волосы и кусать пальцы, чтобы унять слезы, - так 
заболело у него сердце от внезапного порыва отчаяния.
     - Збышко, побойся бога!.. Перестань! - воскликнул Мацько. - Ну, что 
поделаешь? Возьми себя в руки! Перестань!..
     Но Збышко долго не мог успокоиться, он опомнился только тогда, когда 
Мацько, который и в самом деле был еще болен, так ослабел, что покачнулся и без 
памяти повалился на скамью. Молодой рыцарь уложил его в постель, подал ему вина,
 которое прислал замковый комтур, и сидел над ним до тех пор, пока старый 
рыцарь не уснул.
     На другой день они проснулись поздно, бодрые и посвежевшие.
     - Ну, - сказал Мацько, - видно, не пришло еще мое время, думаю, как обвеет 
меня ветром в поле, так я и верхом доеду.
     - Послы задержатся здесь еще на несколько дней, - ответил Збышко, - к ним 
все приходят люди, просят отпустить невольников, которых наши схватили, когда 
они разбойничали в Мазовии или Великой Польше; ну, а мы можем ехать, когда вам 
вздумается, станет вам получше - и поедем.
     В эту минуту вошел Глава.
     - Ты не знаешь, что делают послы? - спросил его старый рыцарь.
     - Они осматривают Высокий