как могущество ордена побеждает злобу и гордыню.

     - Дай бог, чтобы всегда так было! - ответили хором присутствующие.
     На минуту снова воцарилось молчание, затем Данфельд обратился к пленнику:
     - Как бешеный пес, кусал ты орден, и потому бог дал, что, как пес, ты 
стоишь перед нами с веревкой на шее и ждешь от нас милости и пощады.
     - Не равняй меня с псом, комтур, - ответил ему Юранд, - ибо ты умаляешь 
честь тех, кто бился со мною и погиб от моей руки.
     Ропот пробежал по толпе вооруженных немцев; трудно, однако, было сказать, 
разгневала ли их смелость ответа или поразила его справедливость.
     Но комтуру не понравился такой оборот разговора.
     - Смотрите, - воскликнул он, - обуянный кичливостью и гордыней, он еще 
плюет нам в глаза!
     А Юранд воздел руки, как бы призывая небо в свидетели, и ответил, качая 
головой:
     - Бог видит, что моя гордыня осталась за воротами замка. Бог видит и 
рассудит, не опозорили ли вы сами себя, позоря мое рыцарское достоинство, ибо 
одна у нас честь, и блюсти ее должен всякий опоясанный рыцарь.
     Данфельд нахмурился, но в эту минуту замковый шут закричал, лязгая цепью, 
на которой он держал медведя:
     - Проповедь, проповедь! Из Мазовии проповедник явился! Слушайте проповедь!
     Затем он обратился к Данфельду:
     - Господин! Граф Розенгейм, когда звонарь своим звоном слишком рано 
разбудил его к проповеди, велел ему съесть от узла до узла всю веревку 
колокола; у этого проповедника тоже веревка на шее, велите ему съесть ее, пока 
он кончит проповедь.
     И шут с беспокойством воззрился на комтура, не зная, засмеется ли тот или 
прикажет высечь его за то, что он некстати вмешался в разговор. Но крестоносцы, 
учтивые, кроткие, даже смиренные, когда они чувствовали свою слабость, не знали 
никакой жалости к побежденным. Данфельд не только кивнул скомороху, разрешая 
ему продолжать потеху, но и сам позволил себе столь неслыханную грубость, что 
на лицах некоторых молодых оруженосцев изобразилось изумление.
     - Не жалуйся, что тебя опозорили, - сказал он. - Если я даже на псарню 
тебя пошлю, то псарем ордена лучше быть, чем вашим рыцарем.
     А осмелевший шут закричал:
     - Принеси скребницу да почисти моего медведя, а он тебе космы лапой 
расчешет.
     Там и тут раздался смех, чей-то голос крикнул из толпы:
     - Летом будешь камыш косить на озере.
     - И раков ловить на падаль, - закричал другой.
     - А сейчас, - прибавил третий, - ступай отгонять воронье от висельников. 
Хватит тут тебе работы.
     Так издевались они над страшным для них некогда Юрандом. Постепенно вся 
толпа заразилась весельем. Кое-кто, выйдя из-за стола, подходил к пленнику 
поближе и, глядя на него, говорил: "Так это он самый и есть, тот кабан из 
Спыхова, которому наш комтур выбил клыки? Глянь, да у него пена на морде. И рад 
бы укусить, да не может!" Данфельд и другие братья хотели сперва изобразить 
некоторое подобие торжественного судилища, но, увидев, что у них ничего не 
получается, тоже поднялись со скамей и смешались с окружившей Юранда толпой.
     Правда, это не понравилось старому Зигфриду из Янсборка; но сам комтур 
сказал ему: "Не хмурьтесь, то-то будет потеха!" И они тоже стали глазеть на 
Юранда; случай и впрямь был исключительный, ибо раньше рыцарь или кнехт, 
увидевший его так близко, закрывал обычно глаза навеки.
     Некоторые говорили: "Плечист, ничего не скажешь, хоть и кожух на нем под 
вретищем; обвертеть бы его гороховой соломой да водить по ярмаркам..."
     Другие, чтобы стало еще веселей, потребовали пива.
     Через минуту зазвенели пузатые братины, и темный зал наполнился запахом 
пены, стекающей из-под крышек. "Вот и отлично! - сказал, развеселившись, комтур.
 - Эка важность, опозорили его!" К Юранду снова стали подходить крестоносцы; 
тыча ему в бороду братины, они приговаривали:
     "Что, мазурское рыло, небось хочется выпить!" А некоторые, плеснув себе в 
пригоршню пива, брызгали ему в глаза. Юранд стоял в толпе, оглушенный, 
уничтоженный; наконец он шагнул к старому Зигфриду и, чувствуя, что больше ему 
не выдержать, крикнул во весь голос, чтобы заглушить шум, стоявший в зале:
     - Заклинаю вас всем святым, отдайте мне дочь, как вы обещали!
     Он хотел схватить старого комтура за правую руку, но тот поспешно 
отодвинулся и сказал:
     - Прочь, невольник! Чего тебе надобно?
     - Я отпустил Бергова на волю и сам пришел сюда, потому что вы обещали 
отпустить за это на волю мою дочь.
     - Кто тебе обещал? - спросил Данфельд.
     - Ты, комтур, коли только есть у тебя совесть.
     - Свидетелей тебе не найти, а впрочем, они и не нужны, когда речь идет о 
чести и слове.
     - О твоей чести, о чести ордена! - воскликнул Юранд.
     - Что ж, тогда мы отдадим тебе твою дочь! - ответил Данфельд.
     Затем он обратился к присутствующим и сказал:
     - Все, что встретило его здесь, отнюдь не достойная кара за его злодеяния, 
а лишь невинная потеха. Но раз мы обещали вернуть ему дочь, раз он явился сюда 
и смирился пред нами, то знайте, что слово крестоносца так же нерушимо, как 
слово бога, и что дочери его, которую мы отняли у разбойников, мы даруем сейчас 
с