ого лекаря, ксендза Вышонека из 
Дзеванны; хотя обычно он бывал на охоте, однако на этот раз остался дома и 
занялся приготовлением облаток. Узнав об этом, чех поскакал за ним, а тем 
временем курпы понесли Збышка на епанче к княжескому охотничьему дому.
     Дануся хотела сопровождать Збышка пешком, но княгиня не разрешила - путь 
был дальний и в лесных оврагах уже лежал глубокий снег, а меж тем надо было 
торопиться. Комтур Гуго фон Данфельд помог девушке сесть на коня и поехал рядом 
с нею вслед за людьми, которые несли Збышка; понизив голос так, чтобы она одна 
его слышала, он сказал Данусе по-польски:
     - В Щитно у меня есть чудесный целительный бальзам, который дал мне 
пустынник в Герцинском лесу и который я могу доставить вам через три дня.
     - Да вознаградит вас бог! - ответила Дануся.
     - Бог записывает каждое милосердное дело, но могу ли я надеяться получить 
награду и от вас?
     - Чем же я могу вознаградить вас?
     Крестоносец подъехал поближе, хотел, видно, что-то сказать, но замялся и, 
помолчав с минуту, сказал:
     - В ордене у нас, кроме братьев, есть и сестры... Одна из них привезет 
целительный бальзам, и тогда я скажу вам о награде.

XXII

     Ксендз Вышонек осмотрел раны Збышка и нашел, что у него сломано только 
одно ребро; однако в первый день он не ручался за выздоровление, так как не 
знал, "не перевернулось ли у больного в середине сердце и не оборвалась ли 
печень". Господин де Лорш к вечеру тоже разнемогся и вынужден был лечь в 
постель; на следующий день у него так ныли все кости, что от боли он не мог 
шевельнуть ни рукой, ни ногой. Княгиня и Дануся с другими придворными дамами 
ухаживали за больными и, по предписанию ксендза Вышонека, варили для них 
различные мази и снадобья. Збышко был тяжело изувечен, по временам у него снова 
начинала течь горлом кровь, что очень беспокоило ксендза Вышонека. Однако юноша 
был в сознании и на другой день, узнав от Дануси, кому он обязан жизнью, 
призвал своего чеха, чтобы поблагодарить и вознаградить его. Ему подумалось, 
что он получил чеха в дар от Ягенки и что не миновать бы ему гибели, если бы не 
ее доброе сердце. Мысль эта тяготила Збышка, он чувствовал, что никогда не 
сможет отплатить милой девушке добром за добро и будет для нее всегда лишь 
источником мучений и неизбывного горя. Правда, он тотчас сказал себе: "Не 
разорваться же мне пополам!" - и все же где-то в тайнике души его грызла 
совесть. Чех еще больше разжег душевную его тревогу.
     - Я, - сказал он, - рыцарской честью поклялся моей панночке охранять вас и 
буду это делать без всякой награды. Не мне, а ей вы обязаны, пан, своим 
спасением.
     Збышко ничего ему не ответил, только дышать стал тяжело, а чех, помолчав 
минуту, продолжал:
     - Прикажите в Богданец скакать, поскачу. Может, хорошо было бы вам со 
старым паном повидаться, а то ведь бог знает, что с вами будет.
     - А что говорит ксендз Вышонек? - спросил Збышко.
     - Ксендз Вышонек говорит, что все станет ясно, когда месяц родится, а 
месяц родится только через четыре дня.
     - Ну, тогда незачем скакать в Богданец. Покуда дядюшка поспеет, я либо 
помру, либо выздоровею.
     - Вы хоть письмо пошлите в Богданец. Сандерус обо всем складно напишет. 
Хоть весточку о себе дадите, да и обедню там закажут.
     - Оставь меня покуда, неможется мне. Помру, воротишься в Згожелицы и обо 
всем расскажешь, тогда там и закажут обедню. А меня либо тут схоронят, либо в 
Цеханове.
     - Пожалуй, все-таки в Цеханове или в Прасныше, тут, в бору, только курпы 
своих хоронят, и волки на могилах воют. Слыхал я от слуг, что через два дня 
князь со двором уезжает в Цеханов, а оттуда в Варшаву.
     - Авось меня тут одного не оставят, - сказал Збышко.
     Он угадал - в тот же день княгиня обратилась к князю с просьбой позволить 
ей остаться в охотничьем доме с Данусей, придворными дамами и ксендзом 
Вышонеком, который был против того, чтобы Збышка сразу перевозить в Прасныш. 
Господину де Лоршу через два дня стало гораздо лучше, и он начал подниматься с 
постели; узнав, однако, что "дамы" остаются, он тоже остался, чтобы 
сопровождать их на обратном пути и защищать от нападения сарацинов. Откуда 
могли взяться здесь сарацины - над этим вопросом отважный лотарингский рыцарь 
не задумывался. Правда, далеко на Западе так называли литвинов; однако никакая 
опасность не могла грозить от них дочери Кейстута, родной сестре Витовта и 
двоюродной сестре могущественного "краковского короля" Ягайла. Но господин де 
Лорш слишком много времени провел у крестоносцев и, несмотря на все то, что он 
слышал в Мазовии и о крещении Литвы, и о двух коронах, возложенных на главу 
одного властелина, не мог отрешиться от мысли, что от литвинов всегда можно 
ждать только дурного. Так говорили крестоносцы, а он еще не совсем изверился в 
их словах.
     Меж тем произошло событие, породившее рознь между князем Янушем и его 
гостями-крестоносцами. За день до отъезда князя приехали братья Готфрид и 
Ротгер, которые оставались в Цеханове, и с ними некий господин де Фурси, 
привезший крестоносцам неприятную весть. Как выяснилось, сам господин де Фурси 
и господа де Бергов и Майнегер, оба из фамилий, имевших в прошлом заслуги перед 
орденом, находясь в качестве иноземных гостей у комтура в Любаве, наслушались 
рассказов об Юранде из Спыхова и не только не испугались прославленного воителя,
 но решили выманить его на поле боя, чтобы убедиться, действительно ли он так 
страшен, как о нем рассказывают.
     Правда, комтур сперва противился этому, ссылаясь на то, что между орденом 
крестоносцев и мазовецкими княжествами царит мир;