н теперь? Жив ли? Или уже на том свете?.. Станут 
разведывать и, может, узнают обо мне. Мстительный народ крестоносцы, но и до 
выкупа жадны. Збышко ничего не пожалеет, чтобы хоть кости мои выкупить у них, а 
уж на помин души дети, верно, не раз дадут. Хорошие они оба, сердечные, 
благослови их за это, господи, и ты, пресвятая богородица!"
     Дорога становилась все шире и многолюдней. В город тянулись сани с дровами 
и соломой; гуртовщики гнали скот; с озер везли на санях мороженую рыбу; в одном 
месте четыре лучника вели на цепи мужика, видно, на суд за какую-то 
провинность: руки у него были связаны за спиной, а ноги закованы в кандалы, 
которые задевали за снег и мешали ему идти. Пар вырывался у мужика из уст и 
раздувавшихся ноздрей, а лучники, распевая, знай подгоняли его. Завидев Юранда, 
они уставились на него с любопытством, верно дивясь великанскому росту всадника 
и коня, но, заметив золотые шпоры и рыцарский пояс, опустили самострелы, 
приветствуя рыцаря и отдавая ему честь. В местечке было еще более шумно и людно,
 однако все торопливо уступали дорогу вооруженному рыцарю; он миновал главную 
улицу и свернул к замку, который, казалось, еще спал, окутанный мглою, 
поднимавшейся надо рвом.
     Но не все вокруг было погружено в сон. Не спало воронье; хлопая крыльями и 
каркая, оно целыми стаями кружилось над косогором, поднимавшимся к замку. 
Подъехав поближе, Юранд понял, почему сюда слетелось столько воронья. У дороги, 
ведшей к воротам замка, стояла огромная виселица, а на ней висели тела четырех 
мазурских крестьян, подданных ордена. В воздухе не чувствовалось ни малейшего 
дуновения ветерка, и трупы, которые, казалось, уставились глазами на 
собственные ступни, раскачивались только тогда, когда черные вороны, толкая 
друг дружку и задевая за воровки, садились им на макушки и плечи и клевали их 
опущенные головы. Некоторые трупы висели уже, видно, давно, черепа их совсем 
обнажились, а ноги непомерно вытянулись. При приближении Юранда стая со 
страшным шумом взвилась в воздух, но, сделав круг, повернула назад и стала 
садиться на перекладину виселицы. Юранд, крестясь, проехал мимо, приблизился ко 
рву и, остановившись в том месте, где над воротами повис подъемный мост, 
затрубил в рог.
     Он протрубил раз, другой, третий и ждал. На стенах не было ни живой души, 
из-за ворот не доносилось ни звука. Однако через минуту с лязгом поднялось 
тяжелое решетчатое окошко, прорезанное в стене неподалеку от замка, и в проеме 
показалась бородатая голова немецкого кнехта.
     - Wer da? - спросил резкий голос.
     - Юранд из Спыхова! - ответил рыцарь.
     Окошко снова опустилось, и воцарилась немая тишина.
     Время текло. За воротами не слышно было никакого движения, только от 
виселицы долетал крик воронья.
     Долго стоял еще Юранд. Потом он поднял рог и затрубил еще раз.
     Но ему снова ответила тишина.
     Тогда он понял, что крестоносцы держат его у ворот, обуянные гордыней, 
которой нет предела, когда они видят перед собой побежденного, что они хотят 
унизить его, как нищего. Он отгадал и то, что ему, быть может, придется ждать 
так до вечера, а то и дольше. В первое мгновение вся кровь ударила ему в голову,
 им внезапно овладело желание соскочить с коня, поднять один из камней, 
лежавших на краю рва, и швырнуть его в решетку.
     При других обстоятельствах так поступил бы и он сам, и любой другой 
мазовецкий или польский рыцарь, и пусть они выходят тогда за ворота на бой! Но 
он вспомнил, зачем приехал сюда, одумался и смирил свой порыв.
     - Разве не отдаю я себя в жертву за родное дитя? - сказал он себе.
     И снова стал ждать.
     Но вот между зубцами стен что-то затемнелось. Стали показываться меховые 
шапки, черные колпаки и даже железные шлемы, из-под которых на рыцаря глядели 
любопытные глаза. С каждой минутой любопытных становилось все больше, ибо 
невиданным зрелищем был для стражи замка грозный Юранд, одиноко ждавший, пока 
для него откроются ворота крестоносцев. Если бы кто-нибудь из них увидел его 
раньше перед собой, это значило бы, что он взглянул смерти в глаза, а теперь 
они могли смотреть на него безнаказанно.
     Головы поднимались все выше, и наконец все зубцы поближе к воротам 
усеялись кнехтами. Юранд подумал, что, наверно, и рыцари смотрят на него сквозь 
решетчатые окна башни у ворот, и поднял глаза вверх, но окна были прорезаны в 
толстых стенах так, что смотреть в них можно было разве только вдаль. Зато на 
зубчатой стене в толпе, которая сперва глядела в молчании на Юранда, стали уже 
раздаваться голоса. То там, то тут слышалось его имя, то там, то тут звучал 
смех, хриплые голоса все громче и наглей улюлюкали, точно травили волка, а так 
как в замке никто им не мешал, то они стали в конце концов бросать комья снега 
в стоявшего у ворот рыцаря.
     Тот невольно тронул коня; тогда на мгновение перестали лететь комья снега, 
голоса стихли и некоторые головы даже скрылись за стеной.