МУРАВЬИНЫЙ СУД

     Внезапно все барабаны, кроме одного, смолкли.  К сваям, торчавшим  из
помоста, прикрепили сетки-гамаки. К двум из них подвели новобрачных: юношу
в возрасте примерно нашего Вагуры и значительно  более  юную  девушку.  Ей
можно было дать лет тринадцать, но довольно развитая грудь говорила за то,
что это уже не ребенок.
     Одетые как и большинство присутствующих - он в  набедренной  повязке,
она в фартучке, прикрывающем лоно,  то  есть  почти  голые,  они  легли  в
гамаки, висевшие рядом.  Шаман, снявший к этому времени с головы  маску  и
оказавшийся довольно старым, хотя  и  резвым  еще  человеком,  с  безумным
взглядом  стал  исполнять  вокруг  неподвижно  лежавшей   пары    какой-то
ритуальный танец, выкрикивая над ними заклятья и потрясая двумя небольшими
плотно закрытыми корзинками.  Хотя все, не только мужчины, но и женщины  и
даже дети, были в состоянии заметного  опьянения,  на  помосте  воцарялась
мертвая тишина.
     Я  заметил,  что  Екуана,  отец  юноши,  от  волнения  почти   совсем
протрезвел.
     В какое-то миг шаман подскочил ко мне  и  в  знак  уважения  к  гостю
позволил заглянуть в одну из корзинок, открыв на мгновение крышку:  внутри
копошились  десятки  тысяч  свирепых  муравьев.  Затем  среди    всеобщего
напряженного молчания шаман поставил одну корзинку на голую грудь юноши, а
вторую - на грудь девушки. Муравьиный суд начался.
     - В корзинках есть маленькие отверстия, - стал объяснять мне Фуюди, -
муравьи не могут сквозь них убежать, но могут кусать, О-ей, уже начали!
     По лицам несчастных заметно было, что  муравьи  и  впрямь  не  теряли
времени даром.  Пот ручьями лил с тел обоих, и они от  боли  кусали  губы,
хотя и старались делать это незаметно.
     - Они должны терпеть спокойно и стойко, - продолжал объяснять  Фуюди.
- Если они пошевелятся от боли, а еще хуже - застонут, тогда - конец.
     - Какой конец? - не понял я.
     - Они не смогут жениться и навлекут на себя великий позор!
     Шаман же не знал пощады.  Он поминутно  встряхивал  корзинки,  доводя
муравьев до неистовства, и каждый раз  при  этом  переставлял  корзинки  с
одной части тела истязуемых на другую.  Барабан тем временем все наращивал
темп своего глухого аккомпанемента, а зрители с безжалостным вниманием все
напряженнее следили за юными страдальцами.
     Торжественный обряд достиг апогея,  когда  шаман  открыл  корзинки  и
содержимое их высыпал на тела новобрачных.  Муравьев было такое множество,
что местами  они  облепили  кожу  сплошным  черным  шевелящимся  покровом.
Жестоко кусая, они мгновенно расползались по телам, и не оставалось уже ни
одного живого места, куда бы они не вгрызались, испуская свой жгучий яд.
     Юные страдальцы держались стойко и ни разу даже не вздрогнули.  Юноше
муравьев досталось больше,  и  порой  мне  казалось,  он  вот-вот  лишится
чувств.  Свирепые  насекомые  тучами  заползали  на  лица,  и    мученикам
приходилось смежать веки, чтобы уберечь глаза. Но, несмотря ни на что, они
переносили боль мужественно, и лишь у юной индианки из-под  сомкнутых  век
ручейками текли слезы. Но и она не издала ни звука и не шевельнулась.
     Какое-то время спустя муравьи стали сползать с тел  и  разбегаться  в
разные стороны.  Шаман признал, что новобрачные  выдержали  испытание.  Но
тогда  несколько  буйных  юнцов  громогласно  возмутились:  "Нет,  она  не
выдержала испытания - у нее лились из глаз слезы,  значит,  они  не  могут
жениться!"  Другие  же  выступили  в  защиту  молодоженов.  Поднялся  шум,
разразилась ссора.  И только благодаря присутствию гостей дело не дошло до
драки.  Большинство  варраулов,  хотя  и  не  без    помощи    тычков    и
подзатыльников, довольно быстро одержали верх над  смутьянами  и  усмирили
завистников.  На помосте  вдруг  воцарились  мир  и  согласие.  Молодожены
избежали беды.
     По окончании муравьиного суда веселье и попойка возобновились  с  еще
большей, чем прежде, силой - как-никак теперь праздновалось  что-то  вроде
свадьбы.  Для нас, гостей, и для старейшин развесили гамаки,  предложив  в
них улечься. Один из них занял я и, надо признаться, чувствовал себя в нем
весьма удобно и покойно. По кругу снова пошло кашири, правда, я лишь делал
вид, что пью.  Зато многие из моих спутников изрядно упились.  К  счастью,
Арнак, Вагура и Ласана почти совсем не пили и следили за другими.  Тем  не
менее кое-кого из наших, упившихся до беспамятства, пришлось отправить  на
шхуну проспаться.
     Манаури, чувствуя себя на  седьмом  небе,  не  уклонялся  от  лишнего
глотка.  Захмелев и лежа рядом со мной, он через Фуюди о чем-то  оживленно
беседовал с Екуаной.  Как видно, они делились между собой важными тайнами,
ибо Екуана теперь реже разражался смехом, часто  морщил  лоб,  то  и  дело
бросая в мою сторону полные благосклонности взгляды.  Наконец он вылез  из
гамака и, придвинув табурет, сел подле меня.
     - Анау, великий вождь, о мудрый Белый Ягуар! - нараспев заговорил он,
размахивая  надо   мной    руками,    что,    вероятно,    выражало    его
доброжелательность ко мне. - Ты умный и могучий вождь!
     - Перехвалишь ты меня, Екуана, - рассмеялся я. -  Манаури,  наверное,
наговорил тебе обо мне всяких небылиц.
     - Небылиц? - повторил вождь, хитро прищурившись.  -  Белый  Ягуар,  я