- Он близкий наш друг и брат, он могучий вождь, у него  много  ружей,
он победил испанцев и захватил их большой корабль!
     - Как его имя?
     - Белый Ягуар! - не задумываясь, ответил Манаури.
     Позже только узнал я, что с легкой руки Ласаны индейцы давно уже дали
мне это имя и меж собой втихомолку так меня звали.  Непомерное восхваление
сейчас моей особы было не беспричинным и - как  я  догадывался  -  служило
скрытым целям вождя. Щедро наделяя меня небывалым могуществом и всяческими
достоинствами, он рассчитывал, вероятно, на некую выгоду и для  себя,  как
для моего друга и союзника:  горе  тому,  кто  рискнет  с  ним  ссориться.
Манаури, не зная, как примут его в родном племени, и рассчитывая скорее на
прием  недоброжелательный,  стремился  распространить  молву    о    нашей
непобедимости и могуществе.
     - Ты говоришь, он богатый, - с сомнением в голосе проговорил Фуюди. -
А почему же он ходит голым, как и все мы?
     Вот тебе и на! Туземцы, оказывается, не представляли себе  европейцев
иначе как одетых, обутых, разряженных, в шляпах,  да  к  тому  же  еще  со
шпагой на боку.  В их сознании сила  и  власть  отождествлялись  с  пышным
убранством. Но Манаури не растерялся.
     - Так ему нравится и такова воля великого вождя! - пояснил он важно.
     Как видно, на берегу в конце концов  сложилось  благоприятное  о  нас
впечатление.  Фуюди крикнул, что хочет подняться к нам на палубу и  просит
лодку.  Пока  он  выбирался  из  чащи  на  берег,  заросли  на   мгновение
раздвинулись, и мы успели заметить множество индейцев с  луками  в  руках,
укрывшихся за ближайшими деревьями и кустами.  Несладко бы  нам  пришлось,
дойди дело до схватки!
     Фуюди, коренастый, мускулистый воин в расцвете сил, с быстрым, хотя и
несколько  настороженным  взглядом  и  уверенными  движениями,  производил
впечатление человека, стоявшего на довольно  высоком  уровне  развития.  Я
впервые видел индейца в  полном  парадном  облачении.  На  голове  у  него
красовался роскошным убор из разноцветных перьев, с шеи на  грудь  свисали
три богатых ожерелья из разного цвета  орехов,  рыбьих  зубов  и  звериных
когтей.  Никакой одежды, кроме набедренной повязки, на нем не  было,  зато
все тело его и особенно лицо были богато разукрашены  черными  и  красными
полосами.
     Спутники мои, изнуренные неволей, оборванные и жалкие, при виде этого
великолепия не могли прийти в себя от восхищения, граничившего с завистью.
Лишь теперь, узрев этого своего сородича, они,  пожалуй,  впервые  ощутили
подлинный аромат свободы и до конца осмыслили все значение своего бегства.
     С понятным волнением расспрашивали они, как живут теперь их родичи на
реке Итамаке, но Фуюди неохотно и скупо отвечал, что все в  порядке,  зато
сам дотошно выпытывал подробности наших злоключений.
     Товарищи мои ничего не утаивали.
     Затем Фуюди обратился ко мне:
     - Мои соплеменники хвалят тебя, Белый  Ягуар,  за  помощь  и  дружбу.
Поэтому  я  тоже  приветствую  тебя  как  друга  и  брата.  Екуана,    мой
гостеприимный хозяин и вождь варраулов, приглашает тебя и  всех  других  в
свое селение.  Сегодня у него большое торжество, и он хочет  достойно  вас
встретить!
     - Охотно принимаю приглашение! -  ответил  я.  -  А  какое  предстоит
торжество?
     - Муравьиный суд. Сын вождя женится...
     Я плохо понял, о каком муравьином суде идет речь, но все мои спутники
встретили это известие с радостным возбуждением, и я не стал  вдаваться  в
подробности.
     В этот момент несколько больших лодок с множеством гребцов  вынырнуло
из-за поворота реки и устремилось к нам.  Шхуну взяли на буксир, и в таком
строю совместными усилиями мы двинулись  к  селению  варраулов,  лежавшему
совсем рядом, в какой-нибудь четверти мили от места нашей прежней стоянки.
     Тем временем  Арнак  и  Вагура  принесли  испанский  мундир  капитана
корабля, тот самый парадный  и  чертовски  тесный  мундир,  с  которым  не
пожелали расстаться на сгоревшей бригантине, и предложили мне немедля  его
надеть.  Я положился на их знание местных нравов и, не переча, напялил  на
себя и камзол и штаны.  Кроме того,  я  надел  башмаки,  нацепил  шпагу  с
перламутровым эфесом, а за пояс сунул серебряный пистолет.
     Но венцом великолепия и могущества оказалась шкура ягуара.
     Ах, теперь только я наконец понял! В последние дни  путешествия  наши
женщины извлекли из трюма шкуру убитого на острове ягуара, разложили ее на
палубе и с утра до вечера мяли, расчесывали, чем-то натирали, пока она  не
стала совсем мягкой и нежной, а шерсть обрела чудный блеск.  И вот  теперь
эту шкуру возложили на меня таким образом, что голова  хищника  прикрывала
мою голову, оставляя  открытым  лишь  лицо,  а  остальная  часть  свободно
ниспадала на спину до самых пят.
     Последствия этого маскарада оказались совершенно неожиданными. Друзья
смотрели на меня словно на какое-то божество, и даже у  строптивой  обычно
Ласаны глаза потемнели от волнения и стали невыразимо прекрасными.  Во мне
шевельнулось что-то похожее  на  тщеславие,  но,  устыдившись,  я  тут  же
подавил это чувство и обратился к Манаури:
     -  Послушай,  вождь!  Торжество  -  это  хорошо,  но  нет  ли   здесь
какого-нибудь подвоха?