этому времени солнце уже заходило и близился вечер.  До ближайшего селения
араваков, лежавшего на берегу лагуны в устье реки  по  той  стороне  горы,
оставалось плыть  еще  добрых  два  часа  при  попутном  ветре  и  хорошей
видимости, а тут, как назло, и  ветер  под  вечер  стих,  и  стали  быстро
сгущаться сумерки. Не оставалось иного выхода, как подплыть поближе к горе
и бросить вблизи от берега на ночь якорь.  Индейцы знали здесь каждую пядь
морского дна, но предпочитали дождаться рассвета  я  лишь  при  свете  дня
ввести шхуну в залив.
     Совсем стемнело, и  лишь  звезды  светили  нам,  когда  мы  покончили
наконец со всеми делами и встали  на  якорь.  Никто,  кроме  детей,  и  не
подумал отправляться на отдых - предстоящий день будоражил всех одинаково:
и негров, и индейцев, и меня.
     Еще до наступления темноты индейцы надеялись обнаружить в море или на
берегу хоть какие-нибудь признаки  человеческой  жизни  -  хотя  бы  лодки
рыбаков, вышедших на ловлю, - но зрение они напрягали напрасно.
     - Это непонятно, - поделился со мной недоуменном Манаури. - Я  хорошо
помню, как было прежде, - под вечер рыбаки всегда выходили в море.
     -  Вероятнее  всего,  они  выходили  и  сегодня,   -    высказал    я
предположение.
     - Мы их не видим.
     - Просто они, наверно, заметили нас раньше, чем мы  их,  и,  опасаясь
чужих людей на шхуне, укрыли свои лодки в бухте.
     - Может ли так быть? - задумался вождь.
     И тут я вдруг заметил, что в волнении говорю с Манаури  по-аравакски.
Наверно, я безбожно коверкал слова, по, как бы  там  ни  было,  говорил  и
совсем  неплохо  понимал  все,  что  говорит  Манаури.  Как  же  так,   я,
англичанин, точнее говоря, вирджинский англичанин польского происхождения,
- и вдруг по-аравакски! Как это? Откуда? Ни разу до  этой  минуты  мне  не
приходило  в  голову,  что  я  знаю  аравакский  язык.  Впрочем,  никакого
колдовства тут, вероятно, не было, и все объяснялось  очень  просто:  живя
вместе с Арнаком и Вагурой на необитаемом острове более года, я  постоянно
изъяснялся с ними на английском языке, которым достаточно  хорошо  владели
оба юноши.  Но между собой молодые индейцы говорили исключительно на своем
родном языке, притом ничуть не смущаясь моим присутствием.  Бессознательно
я улавливал чужую речь, и притом так успешно, что постепенно,  не  отдавая
себе даже в этом отчета, стал понимать отдельные слова, а  потом  и  целые
фразы.  Я мало придавал всему  этому  значения  и  потому  знания  обретал
незаметно, исподволь,  как  бы  скрытым  путем,  но  вот,  когда  возникла
потребность,  знания  эти  пробились  наружу  и  полностью  проявились.  В
обстановке всеобщего  возбуждения  никто  этого  не  заметил,  кроме  меня
самого.
     Люди  на  палубе,  привольно  расположившись  группами,    вполголоса
переговаривались, впадая порой в долгое молчание. И тогда чуткое ухо легко
выхватывало звуки, доносившиеся с  материка.  До  берега  было  не  больше
пятидесяти-шестидесяти  саженей,  и  до  слуха  долетали  голоса    ночных
джунглей, а чуть ближе - шум ленивой морской волны, ласково бившей изредка
о прибрежный песок. Еще при свете дня я убедился, что растительность здесь
была очень похожа на ту, среди которой мне довелось жить  на  острове:  не
сплошной  непроходимый  лес,  а  высокий  кустарник,  сухой  и    колючий,
перемежающийся зарослями знакомых мне кактусов и агав, среди которых  лишь
изредка кое-где  возносились  стройные  пальмы  и  другие  высокоствольные
деревья.  Отзвуки ночной жизни природы, доносившиеся  оттуда,  были  почти
такими же, как и в дебрях моего острова, но насколько же глубже  проникали
они в  душу!  Непередаваемым  волнением  теснили  они  сердце,  будоражили
воображение.  И я понимал отчего -  звуки  эти  исходили  от  таинственной
огромной  земли,  покрытой  где-то  в  глубине  непроходимыми   джунглями,
изрезанной руслами громадных рек, от земли, по которой  бродили  неведомые
племена диких туземцев, где  жестокие  испанцы  и  португальцы  основывали
города и беспощадным мечом утверждали свои законы и  свою  религию.  Одним
словом, это были звуки земли, сулившей грозное будущее,  полное  неведомых
приключений и опасностей.
     Вождь Манаури, Арнак  и  Вагура  сидели  рядом  со  мной.  Сгорая  от
любопытства поскорее узнать, что ждет меня завтра,  я  стал  расспрашивать
вождя о селениях араваков.  С удивлением я узнал, что деревень здесь  было
немного, всего пять.
     - Только пять селений? И больше нет?
     - Здесь нет.
     - Зато, наверное, это очень большие селения?
     - Есть и большие, есть и маленькие.  В моей деревне, одной  из  самых
больших, при мне жили почти три раза по сто человек.
     - Триста воинов?
     - Нет, триста всего. И воинов, и стариков, и детей, и женщин.
     - Сколько же примерно человек во всех пяти деревнях?
     - Почти десять раз по сто.
     - Вместе с женщинами и детьми?
     - Да, вместе с женщинами и детьми.
     Я едва верил собственным ушам.
     - Значит, вас так мало?! Ты не шутишь, Манаури?
     - Нет, Ян, я не шучу.
     - И это все племя араваков? Я думал, вас больше.