оценил верно основной ее смысл: это была не  просто  месть  двух  десятков
униженных и оскорбленных индейцев и негров - это  была  заслуженная  кара,
справедливое возмездие угнетенных.


                           Я ОТКРЫВАЮ ЧЕЛОВЕКА

     После свершения этого тягостного акта мы переправили своих раненых из
лагеря на борт шхуны и пустились в путь вдоль острова. Ветер дул с севера,
и, плывя поначалу на восток, мы имели его с левого борта, а потом -  прямо
по носу.  Шхуна была маневренной и хорошо слушалась руля. Удачная парусная
оснастка позволяла, перекладывая галсы, неплохо идти и под ветер.  Все три
лодки мы укрепили за кормой.
     Еще задолго до вечера нас приветствовали ставшие родными окрестности,
и вскоре мы бросили якорь в четверти мили от берега прямо против холма.  В
пещере все  оказалось  в  полном  порядке.  Индианки,  обрадованные  нашим
возвращением, тут же приготовили пищу, а раненых перевязали.
     Всех способных двигаться я собрал на краткий совет,  чтобы  обсудить,
когда нам лучше покинуть остров.
     - Как можно скорее! - заявил Манаури. - Лучше всего завтра утром!
     - Хорошо, завтра утром! До захода солнца остается три часа, и  работы
у нас хоть отбавляй.
     Прежде всего надо было собрать с  поля  кукурузу.  Правда,  на  шхуне
обнаружились большие запасы  провизии,  но  жаль  было  бросать  созревшую
кукурузу, которую мы столько недель лелеяли и холили, оберегая как  зеницу
ока.
     Все дружно принялись за уборку урожая, и вскоре около  двух  десятков
корзин наполнились золотистым зерном.
     Еще забота: у нас было теперь  четыре  шлюпки  -  флотилия,  пожалуй,
великоватая.  Что делать с самой большой лодкой,  которая  своей  тяжестью
наверняка лишь снижала бы маневренность шхуны?  Порешили  оставить  ее  на
острове, а чтобы защитить от непогоды - затащить в пещеру и  заложить  там
камнями.
     Незадолго до захода солнца общими усилиями  мы  переволокли  лодку  в
пещеру.  Когда, трудясь в поте лица, мы наконец справились и с этим делом,
дневной свет еще не померк.  И тут меня осенила мысль оставить о  себе  на
острове память и вырезать ножом на борту лодки свое имя.
     На носу лодки я выдолбил слова: John Bober - и  тут  же  заколебался:
почему John, а не Ян? Однако сделанного было уже не поправить, и потому  я
добавил еще одно слово: Polonus. А под ним год: 1726.
     За ужином Манаури с торжественным  видом  попросил  минуту  внимания.
Обращаясь к неграм, он выразил сомнение, сумеют ли они сами,  без  помощи,
устроиться на Большой земле и не попадут ли вновь в  руки  к  испанцам.  В
связи с этим он предложил им не только гостеприимство и приют в  индейском
селении, но и принятие их в племя араваков на равных правах со  всеми  его
членами.  Негры встретили  эти  слова  с  глубокой  благодарностью.  Потом
Манаури обратился ко  мне  и  заверил,  что  племя  окажет  мне  всяческое
содействие, чтобы помочь благополучно добраться до островов, расположенных
неподалеку от устья  реки  Ориноко  и  заселенных  англичанами.  Затем  он
добавил:
     - Но если сказать по совести, то нам хочется, чтобы  ты  оставался  у
нас гостем как можно дольше, и даже на вею жизнь! В дружбе, уважении и еде
ты, Ян, не будешь знать у нас недостатка!
     Я от всего сердца  поблагодарил  его  за  добрые  слова  и  искреннее
приглашение.
     В последний день пребывания на  острове  мы  пробудились  задолго  до
рассвета и принялись перевозить на шхуну имущество и раненых.  Имевшееся у
нас огнестрельное оружие я решил подарить индейцам  после  прибытия  в  их
селение и с особым вниманием следил, чтобы его ненароком не  повредили.  У
нас было около тридцати мушкетов и ружей с большим запасом пороха и пуль -
мощь, разумное использование которой могло гарантировать  свободу  и  само
существование араваков на много-много лет вперед.  Арнаку и Вагуре,  лучше
других понимавшим значение этого оружия, я доверил его сохранность.
     Якоря мы подняли лишь около полудня, когда  посвежел  ветер,  и  курс
взяли прямо на восток, стремясь подольше не приближаться к материку, с тем
чтобы не попасть во встречное течение.  Всего нас на шхуне  было  тридцать
человек: нападение испанцев стоило жизни  одиннадцати  несчастным,  в  том
числе одной женщине и трем детям. Дорого-доставался нам путь к свободе!
     Стоя на палубе, опершись о борт, Арнак, Вагура и я провожали взглядом
удаляющийся остров, остров  Робинзона,  как  я  его  когда-то  назвал.  Мы
прожили на нем более четырехсот дней, тяжких и напряженных,  дней  упорной
борьбы с болезнями, с дикими животными и с людьми, дней почти непрерывного
изнурительного труда и лишений, а порой и отчаяния.
     Прощаясь с пальмами, тающими в голубой дали, глядя на  исчезающий  за
горизонтом холм, с которого я столько раз тщетно искал взглядом спасения в
пустынном море, я не слал проклятий острову, узником которого столь  долго
был.  На необитаемом острове, как ни странно, я открыл бесценный клад -  я
открыл человека в себе самом и в своем ближнем.
     Именно здесь с незрячих глаз моих спала пелена предубеждений к  людям
иной расы, здесь сердце мое изведало тепло подлинной человеческой дружбы.