неприязнь к белым находила у меня полное понимание.
     По мере того как солнце поднималось  выше,  ветер  стал  усиливаться.
Около полудня шхуна  вошла  в  бухту  и  бросила  якорь.  Теперь  все,  за
исключением трех дозорных, были в лагере.  Манаури тотчас потребовал  суда
над пленным.
     Неподалеку от лагеря одиноко стояло невысокое дерево, под  которым  и
собрались все наши люди.  Подле меня по бокам сидели  Арнак  и  Вагура.  У
ближайших кустов лежал связанный испанец. Горделивый юнец, почувствовав, к
чему клонится дело, скис, не осыпал нас больше ругательствами и подавленно
молчал.
     Манаури в скупых словах обрисовал его преступления  перед  рабами  на
острове Маргарита и предложил присутствующим решить его  судьбу.  Все  без
исключения, здоровые и раненые, мужчины  и  женщины  -  а  их  было  двое:
негритянка  Долорес  и  вдова  Матео,  индианка  Ласана,  -    единогласно
высказались за смерть.
     Затем Манаури  обратил  взгляд  в  мою  сторону  и  предложил  мне  в
заключение высказать свои соображения.
     - Зачем тебе мое мнение? - спросил  я.  -  Все  требуют  его  смерти,
значит, будет так, как того хочет большинство. Мое мнение здесь ни к чему!
     - Ошибаешься, Ян! Мы ценим твое мнение.  Тебе мы обязаны победой  над
испанцами! Мы ценим твое мужество и ум.  Ты наш друг и  товарищ.  А  кроме
того, ты тоже белолицый, и, значит, твой суд будет самым праведным.
     - Так чего ты от меня хочешь?
     - Скажи, заслужил этот молодой испанец смерть или нет?
     - Заслужил! - ответил я без колебаний.
     Мой ответ, переведенный присутствующим Арнаком, вызвал бурную радость
и всеобщее ликование.  Я попросил тишины  и  сказал,  что  должен  кое-что
добавить.
     - Пожалуйста, говори!
     - Молодой испанец заслуживает смерти, и смерть от нашей руки  его  не
минует. Но умереть он должен не сейчас и не здесь.
     - А где и когда?
     - Позже, после нашего благополучного прибытия в ваше родное селение.
     В ответ на эти  слова  разразилась  целая  буря  протеста.  Нет,  они
требовали его немедленной смерти! В сердцах их накопилось столько горечи и
желчи, что они как одержимые отметали всякий голос рассудка  и  возмущенно
отвергали мысль о заложнике.  Я понял, что бури  этой  не  удается  унять.
Вопрос о немедленной смерти пленника был предрешен.
     Едва страсти утихли, как разразился новый спор по поводу того,  какой
смертью должен умереть осужденный.
     - Нет, нет, никаких пыток! Никаких мучений!  Если  честному  человеку
приходится убивать, он убивает, не обрекая виновного на муки! Так умрет  и
испанец!
     Опять поднялась целая буря.  Но я твердо стоял на своем  и  не  думал
уступать. Когда крики немного утихли, я повысил голос:
     - Только бесчеловечные чудовища издеваются над беззащитными! Если  вы
хотите остаться моими друзьями, вы должны вести себя по-человечески.  Если
вы хотите сохранить мою дружбу, будьте настоящими воинами! Пусть  вернется
к вам разум! Слушайте, что я вам говорю! Это мое последнее слово!
     Арнак, Вагура и Манаури активно меня поддержали, но несколько горячих
голов продолжали настаивать на своем и настраивали против  нас  других.  Я
оставался непреклонным,  хотя  последствия  и  могли  оказаться  для  меня
пагубными.
     И вдруг воцарилась тишина.  Слова попросила женщина. Да, вдова Матео,
Ласана.  Она приблизилась ко мне и, указывая на меня пальцем, стала что-то
говорить.  Она отличалась от других необыкновенной выдержкой  и  обаянием,
голос у нее был глубокий и сильный, приятного тембра.
     - Что она говорит? - шепнул я Арнаку.
     - Она говорит, что правда на твоей стороне...  Что  они  должны  тебя
слушать, и она, жена Матео, этого требует... И еще... хо-хо!
     - Что: хо-хо? - спросил я тихо.
     - Интересные вещи мы о тебе узнаем!
     Арнак посмотрел на меня искоса, и, что бывало редко,  лукавая  улыбка
появилась на его лице.
     - О-ой! - воскликнул и Вагура, поглядывая на меня.
     - Да говорите же вы наконец, в чем дело!
     - Она говорит - ты великий человек... и дружбу такого  человека  надо
ценить, еще она говорит...
     Я не был уверен, не преувеличивают ли мои друзья, Но, как бы  там  ни
было,  слова  индианки  произвели  сильное  впечатление  на  слушателей  и
оказались решающими. Я издали поблагодарил женщину улыбкой.
     Дальше все происходило спокойно и в полном согласии.
     Было решено  повесить  испанца  на  том  самом  дереве,  под  которым
вершился суд.  Ему развязали путы на ногах и подвели под дерево.  Глаза  у
него от страха остекленели, он хотел что-то крикнуть  и  не  успел  -  суд
свершился. И тут с лицом его произошла разительная перемена: черты, прежде
столь  прекрасные  и  нежные,  вдруг  обрели   отвратительное    выражение
изуверства - качества, которое, видимо, составляло при жизни всю суть  его
мерзкой натуры.
     Вся сцена эта могла бы произвести гнетущее впечатление, если бы я  не