Я дружелюбно улыбнулся ему. Отпил глоток воды.
     - Спасибо тебе, друг Пятница!
     Парень сел на прежнее место у  костра.  Нервно  пригладил  волосы  и,
глядя в огонь, пояснил мне вежливо, но твердо:
     - Арнак принес тебе воду, господин!
     "Вот упрямый бес!"  -  подумал  я  с  удивлением,  хотя  меня  так  и
разбирала злость.


     Пора дождей подходила к концу, ливни иссякали.  Солнце,  еще  недавно
стоявшее в дневные часы на севере, постепенно возвращалось в зенит. Зной с
каждым днем становился все нестерпимее. Тяжелые работы мы старались теперь
выполнять только по утрам, на рассвете, и вечерами, пока не стемнеет.
     Возделанное  поле,  предмет  моей  гордости,  доставляло  не   только
радости, но и огорчения.  Дело в том, что кукуруза взошла буйно и  дружно,
зато ячмень совсем зачах.  С ним происходило что-то непонятное. Мало того,
что  он  очень  медленно  прорастал,  но  и,  поднявшись  с  трудом,    на
какой-нибудь  вершок,  словно  испуганный   своей    дерзостью,    начинал
скручиваться, хиреть, сохнуть. Ему явно чего-то не хватало. Для меня так и
осталось неразгаданной загадкой, отчего  ячмень  на  острове  у  Робинзона
Крузо так прекрасно прижился и давал богатый урожай, а  у  меня  -  полная
неудача.  Жаркий  влажный  климат,  видимо,  все-таки  не  подходил    для
культивирования ячменя.  Мне  становилось  ясно,  что  ячмень  -  культура
умеренного климата - совершенно не переносит тропической жары.
     Зато кукуруза моя разрасталась на славу! Однако, когда она вытянулась
выше человеческого роста и початки ее, плотно  набитые  множеством  зерен,
стали созревать, на нас свалились новые заботы.  Многочисленное  пернатое,
да и четвероногое  племя  стало  точить  клювы  и  зубы  на  мое  поле,  с
необычайной прожорливостью разворовывая  урожай.  Поочередно  сменяя  друг
Друга, мы бдительно караулили поле с рассвета дотемна, а потом  и  круглые
сутки,  поскольку  обнаружилось,  что  любители  полакомиться    кукурузой
наведываются и по ночам.
     Я караулил наравне с индейцами. В один из дней в часы моего дежурства
мне понадобилось проверить участки леса, где я расставил новый вид  силков
на зайцев.  Арнаку, ничем  в  тот  момент  не  занятому,  я  поручил  меня
подменить.
     - Пятница! - окликнул я его. - Мне надо идти в лес проверить силки. А
ты покарауль пока кукурузу.
     Уверенный, что он понял меня, я ушел.  Каково же было мое  изумление,
когда, вернувшись из джунглей, я застал его сидящим на том же месте, где я
его оставил.
     - Ты почему здесь, а не на кукурузном поле? - возмутился я.
     Бросив на меня косой взгляд, он ничего не ответил.
     - А Вагура на поле? - спросил я.
     - Не знаю.
     - Кукуруза осталась без надзора?
     - Может быть.
     Меня охватил дикий гнев.
     - Что это значит? Я велел тебе идти на поле!
     - Нет, господин.
     - Что? Нет? Вдобавок ко всему ты еще и лжешь? -  вскипел  я  и  занес
руку, чтобы влепить ему затрещину. В ожидании удара он даже не шелохнулся.
     Я не ударил.  В его взгляде наряду с  упрямством  я  прочел  испуг  и
что-то похожее на мольбу.  Это была немая мольба пощадить его достоинство.
Рука у меня опустилась. Я опомнился.
     - Арнак, - проговорил юноша сдавленным голосом, - Арнак не лжет.
     - Не лжешь? - стиснул я кулаки. - Разве я  не  тебе  велел  караулить
поле?
     - Нет, господин. Не мне.
     - Кому же, черт побери?
     - Пятнице. - И тише добавил: - Я не Пятница, я - Арнак.
     Я стал прозревать. Мне открылись дотоле скрытые тайники его души: это
не было простое упрямство дикого индейца.


                          БУНТ МОЛОДЫХ ИНДЕЙЦЕВ

     Проходили недели  нашей  совместной  жизни.  Я  обретал  все  большую
уверенность, что индейцы не вынашивают против меня враждебных замыслов. Во
всяком случае, я не замечал в их поведении ничего подозрительного.  Скорее
наоборот: это я все  еще  вызывал  у  них  какие-то  опасения.  Нередко  я
подмечал, как они украдкой бросали на меня  пугливые  взгляды.  Я  не  мог
найти этому объяснения, поскольку жили мы  довольно  дружно,  а  от  мысли
навязать им новые имена я быстро отказался, натолкнувшись на столь упорное
с их стороны сопротивление.
     - Почему вы боитесь меня? - спросил я их как-то без обиняков.
     Они переглянулись и ничего не ответили.  Молчание их  служило  лучшим
доказательством того, что я не ошибался.
     Я всегда относился к ним  справедливо,  разными  способами  выказывая
свое расположение. Поэтому недоверчивость их меня удивляла.