приветствовать пришельца, что, не страшась, явился сюда, в этот  пустынный
край, и чело которого увенчано ореолом славы, славы завидной и... грозной!
     Столь нежданно учтивые  слова,  произнесенные  к  тому  же  сердечным
тоном, до такой степени  поразили  меня,  что  на  мгновение  я  буквально
онемел.  Но, тут же взяв себя в руки, так же учтиво,  как  и  он,  отвесил
низкий поклон и ответил:
     -  Почтительнейше  приветствую  вашу  милость.  И   мне    доставляет
удовольствие в этой дикой  глухомани  иметь  честь  встретить  мужа  столь
учтивого.  Однако ж позволь в ответ на твои проникновенные слова заметить,
что попал я в эти края не по доброй воле и  не  по  своей  воле  обрел  ту
славу, что ваша милость назвал грозной.
     Я произнес эти слова по-испански с ошибками и не столь изысканно, как
мне бы хотелось, но дон  Эстебан  прекрасно  меня  понял  и  тут  же  живо
возразил:
     -  Мне  ведомо  о  выпавших  на  долю  вашей  милости  испытаниях   и
злоключениях,  и  знаю  я  -  не  по  твоей  вине  пути  испанцев  и  твои
пересекались в недобрый час, родив события печальные, не вполне сообразные
с поведением людей доброй воли.
     Рассыпаясь в таких  любезностях,  мы  приблизились  друг  к  другу  и
обменялись рукопожатием.  Испанцу было, вероятно, лет тридцать пять.  Лицо
его так и сияло  благожелательностью,  а  рот  уж  и  вовсе  растянулся  в
широчайшей улыбке.  Однако, внимательней присмотревшись к нему, я невольно
изумился: глаза его оставались холодными и никак не вязались с любезностью
слов  и  сладостью  улыбок.  Казалось,  они  принадлежали  совсем  другому
человеку,  и  странно-ледяной  его  взгляд   поражал    какой-то    жуткой
жестокостью.  Одним словом, глаза выражали нечто совсем иное, чем губы, но
что из них выражало подлинные чувства?
     Я даже испугался, что так легкомысленно готов был  поначалу  поверить
красивой лжи и клюнул на удочку медоточивых речей. "Уж не волк  ли  это  в
овечьей шкуре? - подумалось мне. - А если волк, то глаза явно  выдают  его
истинную натуру".
     - Слово чести, я ждал вашу милость, как  нетерпеливый  влюбленный,  -
продолжал испанец, улыбаясь и вежливо беря меня под руку. - Мне нужна ваша
помощь, без нее  дело  не  двигается  с  места...  Конесо  -  бессовестный
мерзавец, грязный пройдоха и паршивая собака! Дон Хуан согласен со мною?
     - Абсолютно.
     - Я сразу понял, что мы с вами поладим.
     - На мир и лад, сеньор, я всегда готов.  Но какой  лад  ваша  милость
имеет в виду? - спросил я с  невинной  миной  на  лице,  слегка  приподняв
брови.
     - Конесо и его люди не хотят выполнять взятых на себя обязательств  и
крутят хвостами, мошенники! Мало того, что они не  собираются  выплачивать
своих долгов, они еще, канальи, погрязнув в невежестве,  не  хотят  ценить
тех великих благ, какие несем мы этим дикарям,  и,  о  неблагодарные,  еще
сопротивляются!
     - Возможно ли? Не хотят благ?
     - Вот именно. Племя должно выделить пятьдесят молодых мужчин, которым
мы хотим показать в Ангостуре, что есть усердный труд на полях, и  научить
их правильно обрабатывать землю.  Через два года они вернутся сюда  и,  со
знанием дела работая для себя и для племени, приумножат всеобщий  достаток
и благоденствие.
     Сколь красиво звучало это в устах испанцев,  и  сколь  же  иначе  все
выглядело на самом деле! Индейцы слишком хорошо знали, что такое "усердный
труд" на испанских гасиендах, во что обернутся эти два года, и  не  давали
себя обмануть.
     -  Выделить  вам  пятьдесят  молодых  мужчин?  -  присвистнул  я   от
удивления. -  А  вернувшись  из  Ангостуры,  они  сделают  араваков  самым
образцовым и самым счастливым племенем в Венесуэле?
     Испанец, внимательно вглядываясь в мое лицо, пытался  прочитать,  что
на нем  написано,  но,  не  обнаружив  ничего  подозрительного,  улыбнулся
глазами.  Впервые в глазах его мелькнули проблески жизни - вот чудеса!  Но
это была дьявольская улыбка глаз, чуть заносчивая, чуть  издевательская  и
презрительная. Дон Эстебан, видимо, не уловил моей иронии.
     - Все верно, сеньор кабальеро, ты все понял правильно,  -  подтвердил
он с оттенком высокомерия, тоном, каким  обращаются  порой  к  скудоумному
простаку, - все верно,  но  лишь  отчасти.  Араваки  действительно  станут
образцовым  и  счастливым  племенем  после  возвращения  этих   пятидесяти
человек, но в Венесуэле есть  и  другие  племена,  более  счастливые,  уже
познавшие прелести нашей цивилизации.
     - О, и впрямь позавидуешь этим племенам! - воскликнул я.
     Испанец отпрянул, ибо  я  выкрикнул  это  гораздо  громче,  чем  того
требовало  выражение  простого  удивления.  Двусмысленность  моих  слов  и
выражение лица он  приписал  тому,  что  я,  как  иностранец,  неправильно
выразился, плохо владея испанским языком.
     Сделав широкий жест рукой, дон Эстебан проговорил:
     - Я знаю, вы прибыли сюда ненадолго, и знаю также, что,  несмотря  на
это, вы пользуетесь у араваков большим почетом.  Не у всех, правда,  но  у
тех, что пришли с вашей милостью  и  признали  вас  своим  вождем.  Конесо
подговаривал меня взять в Ангостуру ваших индейцев и негров, но я не стану
этого делать, ибо они только что прибыли сюда и ничего в долг  у  меня  не