месяцев, да что там! - долгих лет осуществилась полностью и  самым  лучшим
образом.  Удалось успешно преодолеть и последнюю преграду -  неприязнь  со
стороны предубежденных  старейшин,  обезоружить  их  искренностью,  ну  и,
конечно, дарами.
     Очнулся я от устремленного на меня напряженного  взгляда  шамана.  Он
смотрел изучающе, с недоброй иронической усмешкой на холодных  губах.  Как
только взгляды наши  встретились,  жестокость,  написанная  на  его  лице,
тотчас же смягчилась и пропала.  Шаман жестами  спросил,  не  желаю  ли  я
покурить его трубку. Я дал понять, что не возражаю.
     - Не бери его трубку в рот! - услышал я за собой испуганный шепот.
     Это остерегал меня хромой Арасибо, сидевший на земле за моей  спиной.
Никто, кроме меня, его не слышал.  Но он говорил по-аравакски, и я  сделал
вид, что не понял предостережения.  Я взял трубку из рук Карапаны,  вложил
ее в рот и сделал  глубокую  затяжку.  В  тот  же  миг,  содрогнувшись,  я
убедился в правоте предостережения, но было поздно.  В  трубке  содержался
какой-то  яд.  Сквозь  табачный  дым  явственно   пробивался    незнакомый
кисловатый привкус.  Голова у меня закружилась,  фигура  Карапаны  поплыла
перед глазами,  и  я  едва  не  потерял  сознание.  Все  это  произошло  с
молниеносной быстротой.  Недомогание длилось  всего  несколько  секунд,  а
когда сознание ко мне вернулось, шаман все так же с издевкой усмехался.
     В голове у меня еще шумело,  но  и  эти  неприятные  ощущения  вскоре
исчезли, и, казалось, отравление не оставило никаких следов.
     Карапана с преувеличенным почтением вынул из моей руки трубку  и  сам
затянулся из нее раз, второй, третий,  глубоко  вдыхая  и  затем  выпуская
густые клубы дыма.  Я наблюдал за ним с  пристальным  вниманием:  ни  одно
малейшее его движение не ускользало от меня. Но хотя шаман ничего в трубке
не заменил и курил ее так же, как и я, мне не удалось заметить у  него  ни
единого признака недомогания.  Яд на него либо не действовал, либо - и это
казалось наиболее вероятным - его вообще не было в дыме, когда он курил, и
я не мог найти этому объяснения.
     Карапана,  заметив  мое  недоумение,  удовлетворенно  захихикал  и  с
издевкой произнес:
     - Кажется мне, табак наш пришелся тебе не по вкусу!
     Я встал.  Ноги у меня еще дрожали. Наклонившись над шаманом и  сурово
нахмурив брови, я сжал кулак и процедил сквозь зубы:
     - Не советую тебе, Карапана, найти во  мне  недруга!  И  глупые  свои
шуточки со мной ты оставь!
     Слова эти, переведенные Арнаком, Карапана пропустил мимо ушей, словно
не поняв их смысла и считая  все  происшедшее  просто  удачной  шуткой.  В
глазах его светилось  немое  торжество,  торжество  и  издевка,  когда  он
елейным голосом, с показным сочувствием и как бы оправдываясь, проговорил:
     - Да, не на пользу тебе наш табак. Белый Ягуар, не на пользу!
     Все это  происшествие,  несомненно,  призвано  было  служить  скрытым
предостережением, и я отлично это понимал.  Итак, ослаблять бдительность и
благодушествовать в этой обстановке с моей стороны было бы непростительным
легкомыслием.


                            КОНЕСО ТОЧИТ ЗУБЫ

     Яд, данный мне колдуном, не повлек за собой каких-либо особых бед,  и
спустя полчаса я совершенно пришел в себя. Когда мы остались одни, Арасибо
через Арнака объяснил мне уловку шамана. Его бамбуковая трубка разделялась
деревянной пластинкой на две изолированные друг от друга  части.  В  одной
находился обычный табак, а в другой - табак с ядом, вероятно,  с  какой-то
ядовитой травой.  Там, где трубку держат, незаметно  можно  было  надавить
бамбук пальцем, закрыть отверстие с отравой и спокойно  втягивать  дым  из
другой трубки с обычным табаком.  Не знающий этого  вдыхал  дым  сразу  из
обеих трубок и, одурманенный, терял сознание.
     - А это сильный яд? - спросил я.
     - Еще как! - убежденно проговорил Арасибо. - Если  принять  его  чуть
больше, человека уже не спасешь.
     - Откуда ты, брат, все это знаешь? - взглянул я  на  Арасибо  не  без
тени удивления.
     Охотник, явно польщенный, в улыбке растянул рот до ушей.
     -  Я  подглядывал  за  ним,  подсматривал  потихоньку,  учился    его
колдовству и хитростям...
     - Поэтому они и не любят Арасибо, - вставил Арнак.
     - Карапана и Конесо?
     - Да. Будь их воля, они удушили бы его...
     Хижина, выделенная мне главным вождем для жилья, находилась на берегу
реки в полумиле от резиденции Конесо, а в двух десятках шагов от нее стоял
шалаш, в котором должен был пока жить Манаури.
     Между Серимой и  этим  нашим  новым  поселением  протянулась,  словно
пограничная полоса, небольшая роща, закрывшая нам вид на Сериму.  Когда на
следующий  день  утром,  после  ночи,  проведенной  на  палубе  шхуны,   я
направился  в  свою  хижину,  первым,  что  бросилось  мне  в  глаза,  был
человеческий череп, венчавший небольшой холмик у стены. Это пугало скалило
зубы навстречу входящим. Я содрогнулся при виде жуткого зрелища и поспешил
позвать своих друзей.  Охваченные ужасом, они сначала  остолбенели,  потом