- Мы жаждем теплых слов приветствия!
     - Разве вас не приветствовали мои люди и не говорили вам теплых слов?
- с явным вызовом ответил Конесо. - Разве они не выходили  на  лодках  вам
навстречу и не приветствовали вас как братья?
     - Они - да, приветствовали, а ты? Ты - нет.
     - Я еще успею!  -  хмуро  буркнул  вождь  и  повернулся  к  женщинам,
подносившим корзины, полные яств, и громадные кувшины с неизменным кашири.
Он внимательно следил, чтобы  всем  досталось  поровну:  и  нам,  тридцати
прибывшим, и его свите из старейшин племени.
     С кислой миной Конесо выпил за мое здоровье, за здоровье  Манаури,  и
началось пиршество. Но как же отличалось оно от празднеств у гостеприимных
варраулов! Каким было тягостным,  натянутым,  без  радостных  кличей,  без
веселых улыбок.
     Шаман Карапана ничего не пил и не ел, он сидел невозмутимый  и  курил
длинную трубку из  бамбука.  Изредка  затягиваясь,  он  не  сводил  с  нас
холодного,  бесстрастного,  но  пристального  взгляда,  словно    стараясь
отметить все наши лица какой-то невидимой  печатью.  Хромой  Арасибо  явно
пугался его взгляда и прятался за мою спину, но взгляд шамана настигал его
и там.
     По требованию Конесо Манаури рассказал всю историю пребывания в плену
на острове Маргарита, побега оттуда и дальнейших наших приключений  вплоть
до сегодняшнего дня.  Рассказ был долгим.  Индейцы,  окружив  нас  плотным
кольцом, слушали затаив дыхание, и даже старейшины  несколько  смягчились,
хотя, как видно, и не отрешились полностью от прежней настороженности.
     Когда Манаури умолк, воцарилась мертвая тишина.  Нарушил  ее  Конесо.
Недобро сверкая глазами, верховный вождь с угрозой в голосе  обратился  ко
мне и к Манаури:
     - С чем вы к нам прибыли? Отвечайте!
     Эта  неожиданная  враждебность,  как  и  странный  смысл  его   слов,
ошеломили нас, лишив дара речи.
     - Какие козни вы замышляете? - рявкнул Конесо.
     И тут я впервые увидел, как Манаури вспыхнул диким гневом.  Лицо  его
потемнело, исказилось яростной гримасой хищного зверя.  Но он  не  утратил
самообладания, не взорвался, не сделал ни одного непочтительного  движения
и лишь глухо, сдавленным голосом процедил:
     - Как смеешь ты возводить на  нас  такую  клевету?  Мы  не  замышляем
никаких козней, знай это, Конесо! Мы пришли сюда как братья к  братьям!  У
нас чистая совесть!
     - Чистая?
     - Как смеешь ты не верить? Где твой разум?
     В ответ Конесо злобно фыркнул.
     - А что вы делали у варраулов? Ты станешь отрицать? - спросил он.
     - Что плохого мы там сделали?
     - Вы с ними сговаривались! Ты будешь это отрицать?
     - Сговаривались? Варраулы встретили нас гостеприимно.
     - Значит, вы не заключали с ними подлого союза?..
     - Подлого?
     - Да, Манаури,  подлого  союза  против  меня.  Вы  хотите  с  помощью
варраулов посеять рознь в нашем племени...
     Этого  Манаури  снести  уже  не  мог.  Он  встал.  Медленно,   словно
крадучись, приблизился к верховному вождю и, наклонившись над ним,  гневно
бросил ему в лицо оскорбительные слова:
     - Конесо, черви сожрали  твой  разум!  Ты  плохо  встречаешь  гостей,
пожалел и для нас, и для себя кашири, выпил его мало, а язык твой  болтает
вздор, будто ты пьян до потери сознания!..
     Дело принимало серьезный оборот.  Верховный вождь у  южноамериканских
племен, как правило, не обладая  безоговорочной  властью,  не  вершил  над
подданными  суд  и  расправу  и  оставался  главой  племени,  лишь    пока
признавались его ум и храбрость.  Теперь же  презрительные  слова  Манаури
могли повлечь за собой далеко идущие последствия и даже катастрофу. Конесо
мог бросить свою свиту, вооруженную до зубов, на нас, не имевших при  себе
в эту минуту почти никакого оружия, и уничтожить  всю  нашу  группу  одним
ударом. Я решил, что Манаури перетянул струну.
     К счастью, до схватки дело не дошло.  Конесо ничего не  предпринял  и
продолжал  спокойно  сидеть.  Возможно,  он  опасался    благожелательного
отношения к нам со стороны племени? Возможно, вообще по натуре не  склонен
был к насилию?
     Ссору следовало немедленно  ликвидировать  и  не  допустить  дело  до
крайности.  Я подозревал, что Манаури,  хитрец,  умышленно  довел  все  до
раздора, чтобы проверить свое  влияние  в  племени  и,  дав  резкий  отпор
грубости Конесо, испытать свои  силы.  Если  он  стремился  к  этому,  то,
безусловно, цели своей достиг и одержал верх над Конесо, но как бы там  ни
было, горячие головы обоих следовало остудить.
     Среди всеобщего возбуждения я потребовал слова. Арнак и Вагура тут же
пришли мне на помощь, и совместными усилиями мы быстро установили тишину.
     - Я - друг Манаури, - провозгласил я громким голосом,  -  но  я  хочу
стать и другом Конесо, и другом Карапаны и Пирокая...
     Затем я перешел к тому, как общая доля и недоля  сдружили  всех  нас:
араваков, негров и меня, как искренне я привязался к своим товарищам.  Они
заслужили мое уважение, ибо я открыл в них те качества, мысли  и  чувства,