указал на  бледно-розовые четки,  переливающиеся в  пальцах Дато.
Конечно,  Дато  не  преминул расхохотаться и  стал  вызывающе вдыхать аромат
четок.
     Заметив смущение Халила,  умный  купец приблизился к  нему  и  спросил,
сколько взять у  чужеземца за отобранный им товар.  Не успел Халил ответить,
как эфенди,  повысив голос,  заявил,  что он сам выбрал эти четки.  Ростом с
тревогой взглянул на слишком учтиво кланяющегося Дато.
     - У тебя,  эфенди,  верный способ брать то,  что тебе не принадлежит, -
потешался Дато.  -  До меня дошло,  что у африканской царевны четки из зубов
крокодила. Может, туда потянешь руку? Нет? Эти хочешь? Поздно! За них газель
обещала мне ночь любви!
     - Как смеешь, гяур, порочить турецкую ханым?
     - А кто тебе сказал,  что турецкую?  Я уже месяц без отдыха оцениваю на
ощупь пышную,  как хлопок,  критянку.  Но...  не будем задерживаться.  Скажу
прямо:  розовые четки я  выбрал потому,  что их цвет и благовоние напоминают
мне зад критянки.
     Как ни  силился умный купец,  все же  пришлось ему забежать за ковровый
занавес,  и  оттуда послышалось нечто похожее на  шум вскипающей воды.  А  в
лавке незлобное рычание "барсов" и  фырканье телохранителей приводили эфенди
в ярость.
     Лишь  Халил  и  Ростом  внешне сохраняли спокойствие,  но  у  четочника
вздрагивали пальцы, а на виске у "барса" вибрировала жилка.
     Абу-Селим  считал себя  жестоко оскорбленным,  но  не  знал,  тотчас ли
начать схватку или еще сильнее распалиться.  Ведь этот хитрец ничем не задел
лично его,  эфенди. А если употребил нечестивое сравнение, то каждый мужчина
имеет  право при  восхвалении своей,  а  не  чужой наложницы восторгаться не
только ее глазами.  Обернувшись к своей охране, которая умышленно облачилась
в  наряд рядовых сипахов,  а  на  самом деле  славилась умением без  промаха
биться на саблях, эфенди все же не подал ей знак нападать.
     Воспользовавшись заминкой, Халил сказал:
     - Если о  свойствах критянки все,  то  во имя справедливости вернемся к
торговле. Цена розовых четок большая, но если они пришлись по вкусу знатному
эфенди Абу-Селиму, я уступлю за пятьдесят пиастров.
     - О шайтан, почему нигде не сказано, что делать с жадными купцами! Твои
розовые четки всегда стоили не больше тридцати пиастров, а после осквернения
их  мерзким сравнением гяура цена им  пять,  и  то  лишь потому,  что  решил
подарить их старухе,  убирающей отбросы.  Видит болотный рак,  ей все равно,
что нюхать.
     - Удивляюсь твоей  забывчивости,  купец.  Разве  не  я  первый высказал
ласкающее  слух  сравнение?  А  эфенди  потом  вспомнил  свою  неразборчивую
старуху.  -  И, словно не слыша скрежета зубов эфенди, Дато небрежно высыпал
на прилавок содержимое кисета.  -  Бери, ага купец, сколько они стоят, ибо я
привык преподносить дары возлюбленной за  свой счет,  а  не  за  счет кисета
купцов.
     Ножнами отодвинув табурет, Ростом торопливо шепнул умному купцу:
     - Ага, найди предлог покинуть лавку, ибо здесь скоро произойдет то, что
лекари называют кровопусканием. Незачем тебе рисковать...
     Не дослушав, купец выскользнул из лавки, оправдывая себя перед аллахом.
Столкнувшись в дверях с пожилым крестьянином,  он вздрогнул от лязга клинков
и хруста костей.
     Но   это  был  лишь  стук  от   падения  лопаты,   которую  крестьянин,
посторонившись,  не успел отодвинуть в  сторону.  Робко приоткрыв дверь,  он
увидел  множество  богатых  покупателей  и  от  смущения  в  нерешительности
остановился на пороге лавки.
     Халил,  благословляя приход крестьянина,  пытливо оглядел его и мягким,
но  настойчивым движением  руки  пригласил  войти.  Крестьянин  окончательно
смутился и сбивчиво начал рассказывать о неприятности,  случившейся у него в
доме:  отец потерял четки, правда, совсем старые, деревянные, но все же было
что перебирать пальцами в часы раздумья,  а сейчас... женщины плачут, жалеют
и отца,  и монеты, а отец сон потерял. Долго думали и решили: значит, аллаху
угодно еще больше обеднить их.  Пусть ага Халил не  сердится за его приход и
подберет  самые  дешевые.   Видно,  аллах  по  справедливости  своей  послал
благородному купцу знатных покупателей, и он, бедный крестьянин, может потом
зайти.
     По той торопливости, с какой Халил снял с гвоздиков несколько недорогих
нитей и протянул их бедняку,  сказав: "Выбирай, какие хочешь", Ростом понял,
что четочнику нежелательна хатабала в его лавке,  и с нарочитой беспечностью
выкрикнул:
     - Э-э,  отец,  раз пришел купить,  значит,  купцу заработок принес! А в
торговле это главное. Выходит, ты такой же покупатель, как и все находящиеся
в лавке.
     Крестьянин, подтолкнутый Ростомом, почти упал на шестиугольный табурет.
Он хотел вскочить,  но внезапно с  изумлением уставился на разложенные перед
"барсами" четки.  К радости Халила,  он забыл, где он и что с ним. Восторгом
блестели его  воспаленные от  работы  глаза.  Никогда не  виданное богатство
очаровало его.  А  Халил суетливо подкладывал на лоток еще и еще -  красные,
синие, белые...
     Эфенди Абу-Селим был  в  полном замешательстве.  Пребывание в  обществе
крестьянина коробило  его,  но  как  уйти,  сохраняя достоинство?  "Еще  эти
хищники вообразят,  что я,  деребей,  избегаю сразиться. А жадный купец - да
подбросит ему  шайтан  на  ужин  дохлую кошку!  -  боится упустить прибыль и
изгибается,  как  стручок  харупа,  перед  моими  кровными врагами,  которые
турецкую тахту превратили в логово "барсов", я же верчусь у прилавка, словно
баран, заблудившийся в камышах Аракса".
     Угадывая настроение эфенди, Дато задорно подбоченился:
     - Знаешь,  Абу,  в  прошлую пятницу на  кейфе,