оким искусством и  из  доски "ста забот" выжимать для
себя мед.
     Таким   обдуманным  ходом   он   продолжал  считать   объединение  всех
христианских   государств   греческого   закона,    дабы    противопоставить
католическим силам  Рима  -  осатанелого врага Москвы -  силы  православные,
объединенные Россией.  Прибывали к нему митрополиты, архиепископы, епископы,
архимандриты   и   простые   старцы   из   иерусалимской,   александрийской,
константинопольской  патриархий,   всю   церковь  восточную  щедро   наделял
милостынею.  Особенно жаловал патриарха Кирилла Лукариса. А тот в свой черед
тянулся к  патриарху московскому и  всея Руси -  и недавно вот прислал в дар
Филарету панагию  золотую  греческой работы,  а  в  середине ее  на  сапфире
вырезано изображение благовещения.  А  сам он,  Филарет,  по просьбе Кирилла
Лукариса отправил в  стольный город  султана  с  послом  Семеном Яковлевым и
подьячим Петром  Евдокимовым милостыню кафедре антиохийской,  а  патриарху -
изрядное число  золотых монет,  дабы  возносил к  небу  молитву "за  здравие
царское".  Правда,  и  от  патриарха константинопольского ожидал  он  ценные
сведения и  советы добрые:  доходил слух,  что  султан Мурад готовит большую
войну против шаха Аббаса.  Слух важный,  требовал выверки. С шахом Аббасом у
него,  Филарета,  шла  игра сложная:  "сто забот",  помноженных еще на  сто.
По-прежнему дума была о западных рубежах,  там гнездилась главная опасность.
Там продолжала строить свои козни Речь Посполитая,  а за ней теснились немцы
Габсбурги, алчно поглядывали на Восток. Прибывали иноземные посольства.
     А Иверия!
     "Слезно добивались в Москве помощи послы единоверных грузин.  Да только
отпущены были  налегке  епископ Феодосий и  архимандрит Арсений -  так,  без
всякого дела.  Не  то время было,  чтоб восстанавливать против Московии шаха
Аббаса.  А  теперь-то?  И  подавно нет,  да и не скоро настать может.  Вот и
выходит:  солнце на  спине "льва" ярче светит,  чем крест на груди Иверии...
Хо-хо-хо...  -  Филарет пожалел,  что  ни  с  кем  не  может поделиться иной
выдумкой.  - Ни с кем! Разве уразумеют истину: что бог создал, того людям не
переиначить...  Патриарх!  Хо-хо-хо... Хоть сто клобуков надень, все едино в
душе и  в  мыслях разгульный боярин...  Только власть,  коей зело добивался,
радует.   Только  мысли  о  Руси  душу  тревогой  наполняют,  только  сын...
безвольный царь...  заставляет за двоих думать...  дабы охальникам неповадно
было  за  святую Русь лапы поднимать.  Посему и  быть патриархом по  сильной
воле, ворогам на устрашение!"
     А Иверия?
     "Вот  князь Тюфякин послом в  стольный город Персии отбыл.  А  то  всем
ведомо подлинно,  что по наказу слово замолвит посол перед Аббас-шахом, чтоб
милосердия ради  и  из  любви к  царю  всея  Руси  освободил царя  грузинцев
Луарсаба. Так и пригоже будет... Да только отписки с гонцом давно нет".
     Вынув  серебряные  часы  с  патриаршей  печатью,   внимательно,  словно
впервые,  разглядывал в  ней благословляющую руку и буквы "Ч.П.Ф.".  Пытливо
сквозь прорезную решетку, заменяющую стекло, посмотрел на циферблат:
     "О чем бишь думу-то держал?  О чем?  О потерянном дне...  Что было,  то
сплыло,  и никому не дознаться. Подлинно - время яко черепаха ползет. А иной
раз  взлетит -  соколу не  догнать...  Когда-то  еще прозвучит благовест для
Иверии?  Эка ныне в голове вертится,  чай совесть не чиста...  Совесть!  Для
Руси что полезно, то и совестливо".
     Вновь поднял крест и  положил на запись.  "О чем раньше думу думал?  Да
вот об Украины землях, о Киеве и Полтаве... Сказывают, охота там на... Тьфу!
Отыди от меня,  сатана!  Пошто не в свое время суешься?..  Или мало по ночам
смущаешь?  Города-то сии к  западным рубежам ближе,  и  неразумно жертвовать
выгодами".
     "У малороссиян одна только дума,  -  говорил ему,  Филарету, годика три
назад  Исаакий,   епископ  Луцкий,   посол,  прося  принять  запорожцев  под
покровительство  Москвы  от  гнета  католицизма,  -  как  бы  поступить  под
государеву руку".  -  "В нужный срок поступят, а сейчас королевство Польское
не злить, а войско накапливать". Вдруг хватил кулаком по столику, вздрогнули
костяные фигурки.
     "Скверна!  Петухи в  камзолах!  Так не  бывать власти шляхов над Русью.
Впредь и навечно! Буде! А и в обгон допускать погань не тоже. Царь всея Руси
первый  должен  выходить к  горным громадам и  к  морям-океанам.  Бог  даст,
стрельцы проскочут степи,  Дон пересекут,  выйдут к Кавказу! - Широко осенил
себя  крестным  знамением и  переставил на  доске  белого  всадника  на  два
квадрата вправо.  - На доске все гладко! - С сожалением покачал головой. - А
дальше горы, за коими нехристь шах Аббас притаился... Притаился ли? Все одно
тут-то его и обыграть надо, да только не спеша, разумно". А Иверия?
     "Сказывают,  в  Колхиду плыли язоны за золотым руном.  А шах Аббас тоже
слабость питает к руну золотому -  вот и ретив,  обогнать умыслил султана. А
когда двое друг друга перегнать хотят,  третьего не видят.  И еще сказывают,
будто у  грузинцев женщины на  конях бились с  ворогами.  В  одних хитонах и
волосы по ветру!  - Филарет молодцевато приосанился, перевел взгляд с записи
на лампады и  махнул рукой.  -  Не гоже бабам ввязываться в ратное дело!  Не
гоже,  а занятно!.. По словам грузинцев, Иверия - удел богородицы. Каков, а?
Зело хорош удел!
     Грузинцы и царю Михаилу по сердцу пришлись,  и главное - теперь, а не в
начальный год царствования, когда еще "не бе ему толико разума". Сокрушается
и он, что великие шкоды чинят басурмане в Грузии, замки князей рушат, города
ломают,  монастыри разбойно грабят,  деревни пеленой пепла кроют.  Да только
зря,   не  владычествовать  над  Грузией  ни  турецкому  султану,   ни  шаху
персидскому. Ныне встанет Москва и на Черном море и на Каспийском. Вот тогда
и время единоверцев под высокую руку взять".
     Задумчиво прошелся по палате. От недавнего буйства и следа не осталось.
Глубокая дума  бороздила высокий лоб.  Подошел к  затейливой