ды  я  странствовал,  наслаждался красотами Индии,
незатейливой простотой негритянских поселений,  величием Ватикана,  яркостью
Гренады,  беспокойством земли франков,  загадочностью Китая, необузданностью
Монголии и чудесами иных непонятных и слишком понятных стран.  И снизошло на
меня сомнение:  таков ли  должен быть мир,  над  совершенствованием которого
трудились тысячелетия?  Чем по сути разнятся страны? Не только ли тем, что в
одной много гор,  в другой моря,  в третьей ни гор,  ни воды - одно солнце и
пески?  Или в  одной чересчур холодно,  а в другой чересчур жарко?  А может,
лишь цветом кожи обитателей?  Или  характером их?  Или  же  нравом животных?
Одних кусают, а другие сами кусаются. Возможно, одеждой? зодчеством? наукой?
верованиями? Одни отрицают то, что утверждают другие. Истина непостоянна! Но
страсти людей постоянны. В одной стране любят войны, в другой - наживу. Зло,
добро,  коварство, честность, хитрость, нежность, разве не порождают хаос? И
хаос этот одинаков в мире, где всего много, а многого слишком мало.
     - До этого часа думала, что Земля разнообразна, потому и красива так. Я
знала невольницу,  у  которой даже  глаза были  разные:  один карий,  другой
серый.  Куклы в  ее  руках оживали и  представляли страсти людей.  Она нежно
сосала чубук кальяна,  дымом обволакивая дом, и кувшинами поглощала вино так
изысканно,  как мотылек утреннюю росу.  В  своих странствиях ты  не встречал
Гюльзар?
     Улыбнувшись, Эракле развел руками:
     - Ты обезоружила меня, но не убедила.
     - Оставшись  без  оружия,  -  лукаво  улыбнулась  Хорешани,  -  человек
уподобляется воску.
     Эракле любовался женщиной,  необычной в  красоте и  суждениях.  Горячая
волна приливала к его сердцу, остывшему было и вновь опаленному.
     - Убеждение силой не  превращает два мыльных пузыря в  карего скакуна и
серую рыбу.
     - Думаю,  и  пузыри  не  одинаковы:  один  раздувается  вширь,  подобно
обнаглевшему  меняле,  другой  вытягивается в  длину,  подобно  приниженному
должнику. Зачем путешествовать, если ни в чем не видишь различия?
     - Краски разные.  И  потом -  надежда обрести новое никогда не покидает
странника земли,  хотя бы ему клялись все боги, что под небом есть лишь одни
и  те же каверзы и ухищрения жизни,  которые мы по наивности своей принимаем
за нечто новое.
     - Ты  не совсем прав,  умнейший Эракле.  Возможно,  богатство пресытило
тебя.  Жизнь прекрасна,  ибо полна любви к хорошему и ненависти к дурному. И
потом, скажи: Тбилиси или Исфахан напоминают города франков?
     - Уважаемая госпожа, а разве в Тбилиси живут одни святые?
     - Конечно нет, но...
     - Тогда напоминают.  Майданы торгуют? Обманывают? Войско дерется? Замки
стремятся завладеть чужим?  Цари  трясутся за  свои  троны?  Певцы воспевают
сильных?
     - Все это так...
     - А  если  так,  то  напоминают.  Различие лишь в  приемах.  Одни сразу
хватаются за оружие,  другие,  чтобы добиться своего, хитрят, убеждают, даже
возносят молитвы.
     - Ты  очень  умный,   уважаемый  Эракле,   но,  полагаю,  у  тебя  мало
последователей.  Ты много видел,  и мне трудно спорить с тобой, только знай:
лишь  одиночество способно породить подобное тому,  что  тобою высказано.  И
если бы, к несчастью, все обстояло так, людям не стоило б родиться.
     - Родиться всегда стоит,  - хотя бы для того, чтобы удостовериться, что
все так и ничего нового.
     Их искрящиеся весельем глаза столкнулись,  и смех охватил собеседников.
В  бассейне плескались золотые  рыбки,  широкоголовые,  усатые,  похожие  на
важных сановников. Эракле длинными пальцами задумчиво проводил по лбу, следя
за игрой жизни в  воде,  ограниченной мрамором.  А Хорешани кинула в бассейн
плоский камешек и наблюдала,  как исчезают круги, поднятые им. "Просто свыше
меры умен Эракле.  Умен и самолюбив.  А потому не хочет походить на всех", -
так решила она и прервала молчание.
     - О Эракле, родиться только для того?
     - И еще, госпожа моя, чтобы посмотреть, как могут люди исказить жизнь.
     - И затемнить души?
     Ни одна аллея этого сада не походила на другую.  Арабески кустарников и
орнаменты ранних цветов вились между киосками и водоемами. Собеседники долго
бродили, прислушиваясь к молчанию и не ощущая его тяжести.
     Под  ногами  похрустывал морской  песок,  точно  пересыпанный алмазными
блестками.  И  ветерок,  как шаловливый мальчишка,  рыскал по  саду,  донося
благодатную свежесть залива.
     Эракле подвел свою гостью к бугру,  увенчанному небольшим беломраморным
храмом с портиком.  Покатая тропа привела их к входу, возле которого паслись
козы.  Посейдон,  бог  морей,  как  бы  приветствовал их  грозным трезубцем.
Отломив ветку лавра,  Эракле провел ею  по  скамье,  извлеченной из обломков
храма Геры  в  Олимпии,  и  широким движением руки предложил Хорешани сесть.
Косые  лучи  света падали на  жертвенник,  а  храм  был  погружен в  голубую
полумглу.
     - Госпожа моя,  как возвышен язык молчания, но для чего-то бог сотворил
нас говорящими. Покоряясь, решусь спросить, нравится ли тебе мой храм?
     Хорешани,  не  отвечая на вопрос,  лукаво поинтересовалась:  не сюда ли
убегает мудрец,  когда ему надоедает лицезреть сонм бездельников,  собранных
им наравне с антиками в доме сокровищ?
     Отрывая листки от ветки лавра, Эракле заговорщически проговорил:
     - Госпожа  моя!  Я  очарован  тобою  священным