твовал вами  и...  скажу прямо:  пожертвовал
собой.
     - Мы  его не  жалеем,  -  холодно ответил Заза,  положив руку на  пояс,
словно на эфес меча.  - Если человек посадил в собственном саду крапиву, так
не может требовать, чтобы вырос персик.
     Задумчиво крутил ус Саакадзе и наконец твердо сказал:
     - Если б  Шадиман для своего удобства вместо персика перцем увлекся,  я
бы тоже его не осудил. Пусть его намерения во вред царству, во вред азнаурам
и -  еще больше -  во вред народу,  пусть во всем заблуждается -  это другой
разговор...  не кончен мой непримиримый спор с  ним...  Но он не ради личных
благ,  а  во  имя  расцвета  княжеского  сословия  сметал  все,  что  мешало
осуществлению его  замыслов.  Он  многие  ночи  с  коварством замышлял,  как
уничтожить меня,  осудившего его деяния.  Во  всех помехах он чувствовал мою
руку,  ибо  я  тоже немало придумывал,  действуя безжалостно...  и  невольно
уважая его за  стойкость.  Так мы  многие годы,  каждый за свое сокровенное,
вели непримиримую борьбу.  Но вот пришел час,  когда я  мог уничтожить князя
Шадимана,  и  я...  не уничтожил.  Было время,  когда князь Шадиман мог меня
уничтожить,  и...  не  уничтожил.  Он,  подобно мне,  испугался одиночества,
испугался пустоты.  Я понял, что на смену блеску ума, широкому воодушевлению
придет глупость,  алчность, себялюбие, - ибо знамя князя Шадимана подхватила
бы свора шакалов для собственной наживы.  С  годами мы уразумели:  не в  нас
причина,  оттягивающая мою или его победу... Крушение его замыслов кроется в
низменности,  в  корысти князей.  Моя победа отсрочена самим народом,  в его
слабости -  мое  бессилие...  -  Саакадзе прервал разговор,  он  понял,  что
говорит вслух с самим собою, говорит о том, что давно укрыл в тайниках своей
души... - Да, жаль, князья, вы совсем не похожи на отца, вы другой породы. А
еще утверждают, что плод от дерева недалеко падает.
     Ило и Заза на миг опешили,  слова Саакадзе обожгли их, словно в лицо им
бросили горсть раскаленных углей.  Ило  устремил взор к  синеватому потолку,
обдумывая подобающий ответ  ненавистному.  А  Заза,  оскорбленный презрением
Георгия Саакадзе, озлобился:
     - Хотя я и покинул навсегда отца, все же горжусь тем, что он ни разу не
покидал Картли, не приводил ни персов, ни турок.
     - Как  осмелился ты,  Заза,  произнести такое?!  Даже враги с  трепетом
упоминают имя  Моурави!  И  что  знаешь ты  о  нашей Картли?!  -  вскрикнула
Магдана,  не в силах сдержать гнева.  -  Ты,  как лживый святоша,  осуждаешь
всех,  а  забыл,  что не  только сам оставил Марабду,  но  и  заботливо унес
половину  фамильных ценностей.  Хорошо,  что  другая  половина  была  укрыта
неизвестно где.
     Насмешливо взирали "барсы" на молодых Барата.
     Опомнились  князья,   боязливо  стали  следить  за  "барсами",  готовые
выскочить за дверь.  Разодетые, они напоминали огромных сверкающих жуков, но
навряд ли  владели клинком и  конем,  без чего ценность их голов,  по мнению
"барсов", разнялась ценности соломы.
     - К справедливому гневу княжны и я хочу добавить такое,  -  почти мягко
начал Дато.  -  Князю Шадиману незачем было  скакать за  персами и  турками:
дальновидные правоверные сами  охотно на  его  зов  приходили и  за  высокую
плату,  вернее, за предоставленное им право грабить царство, возводили царей
на  трон  по  вкусу  княжеского сословия,  ибо  в  полном выигрыше оставался
Шадиман Бараташвили,  ибо вместо царя сам царствовал. Выходит, князь Шадиман
приглашал врагов,  а  Георгий Саакадзе гнал  их  по  дороге  смерти.  И  еще
выходит,  князья набивали народным золотом хурджини врагов, а заодно и свои,
а Моурави ради расцвета Картли высыпал золото из хурджини,  отнятых в битвах
у врагов.  Ты же,  князь Заза,  что в это время делал? Не то же самое, что и
твой младший брат?
     - Именно то,  -  засмеялся Папуна:  -  лежал посередине,  пока князья и
азнауры, каждый к себе, тянули одеяло.
     - Я бы их полтора часа за такое лежание по...
     - Стой,  Димитрий,  я не напрасно с князьями разговор веду!  - Саакадзе
зашагал по "залу приветствий" и круто остановился около Заза.  - У тебя есть
сыновья?
     - Двое... - снова опешил князь.
     - Какое же ты имеешь право лишать их навсегда родины?
     - Но они родились здесь.
     - Выходит,  твое отечество -  Турция?!  Молчишь!  И должен молчать, ибо
полчаса назад посмел намекнуть, будто я туркам предался.
     - Нас вынудил отец.
     - Отец,  а  не Картли!  А меня -  Картли,  которую я обязан защищать от
князей-шакалов.  Знай и ты,  князь:  тот не человек,  не витязь, кто бросает
родину,  и,  как клещ,  присасывается к  телу чужого царства.  Ты  не смеешь
лишать детей отечества! Это позор для грузина!
     - Значит, Моурави, хоть я и князь, но должен вернуться в Картли? Зачем?
Чтобы воевать с  азнаурами?  -  Заза высокомерно взглянул было на "барсов" и
почувствовал, что кровь отхлынула от его щек.
     - Моим "барсам" ты  очень нравишься,  князь,  не  опасайся,  -  с  едва
уловимой иронией проговорил Саакадзе.  - И вообще, азнауры, и их враги, даже
самые отчаянные князья, не всегда во вражде. Не раз они откладывали вражду и
объединялись,  дабы  общими силами дать  отпор врагу.  При  царе царей Тамар
Грузия простиралась от Никопсы до Дербента и  жителей было тысячи тысяч.  Но
враги растаскали наши земли, как крысы халву, захватили ценности, разграбили
города,  разрушили творения зодчих,  превратили в пепел деревни, обесчестили
женщин, истребили население. Как же вы, сыны многострадальной Грузии, можете
спокой