рошеных гостей.
     Пустовали и  аспарези,  хоть молодость и  требовала поединков отважных,
единоборства и  джигитовок.  Но  Зураб запретил народу благородные игры.  Он
всеми  мерами стремился превратить Носте в  захудалую деревню и  "выбить дух
непокорности"  из  ностевцев.  Этим,  как  ему  казалось,  он  больно  ранит
самолюбие  Русудан  и   гордость  Георгия  Саакадзе.   Но   чем   больше  он
свирепствовал,  тем  сильнее росло сопротивление ностевцев.  Ничто не  могло
вытравить  из  их  сердец  любовь  к  свободе  и  гордость  "обязанных перед
родиной".  Лишенная  почти  всех  коней,  отобранных  арагвинцами,  молодежь
устраивала различные состязания в  силе  и  ловкости:  борьба чередовалась с
метанием дротиков.  Кожаный мяч  лело сменяла переплетенная веревкой чогани.
Иногда  же  тайно  за  рекой  по  очереди  вскакивая  на  коней,  не  взятых
арагвинцами из-за изъяна или старости,  и мчались во всю прыть по долине, то
и дело замахиваясь шашками на мнимых врагов.
     Вот  почему,   к  изумлению  управителя  Носте  -  княжеского  азнаура,
присланного  Зурабом,   -   молодежь  расцветала,   крепла  и,  несмотря  на
притеснения и непосильные работы, взваленные даже на мальчиков, была весела,
- их не оставляла надежда на скорое возвращение Моурави.
     Церковь переполнена,  но  дед  Димитрия знал:  для него всегда найдется
место. На паперти его приветствовали арагвинцы.
     - Эй, дед! - крикнул молодой, с широкой шеей и низким лбом. - За своего
внука помолись, ведь он стал турком.
     - Лучше турком, чем быком, подобным тебе! За это непременно помолюсь! -
И, не обращая внимания на угрожающие выкрики, вошел в церковь.
     Отыскав глазами прадеда Матарса, дед Димитрия протиснулся к нему и стал
упрекать друга за то, что тот не подождал его:
     - Что,  святой Гоброн фазанку на золотом блюде обещал с  неба спустить,
потому торопился?
     - Фазанку не  знаю,  а  моя  Сопико чахохбили ночью приготовила:  Павло
козленка в лесу убил.
     - Раз убил, значит, не убежит.
     - Знаю,  не убежит,  а  сатана всю ночь смущал:  "Пока будешь молиться,
кошка чахохбили скушает!"  Поверишь,  три раза возвращался;  кошка на  крыше
спит,  чахохбили в  сундуке  закрыто,  а  все  же  тревожусь...  -  И  вдруг
заторопился: - Пойдем со мною, без нас священник докажет народу, что на небе
веселее глотать воздух. Пойдем к нам чахохбили...
     - Твое чахохбили, наверно, кошка съела.
     - Пусть  на  этом  твоем слове чернолицый подавится!  -  Прадед Матарса
беспокойно заморгал и потянул деда за рукав. - Пойдем, если друг мне.
     - Не могу,  дорогой,  у самого сегодня праздник:  внучка вареную курицу
прислала, гозинаки тоже...
     - А где курицу спрятал?
     - Если от кошки,  то нигде, - лишь котел крышкой прикрыл, сверху кирпич
положил.
     А  если от  арагвинцев,  то  под тахту котел засунул,  старыми чувяками
забросал.
     Задержав шаги около лика святого Георгия,  они вышли на паперть, где их
встретили смехом арагвинцы. Один, подбоченясь, вызывающе крикнул:
     - Что, домой спешите? Шашлык вас ждет?
     - Шашлык, правда, не ждет, - дед насмешливо прищурился, - а чахохбили и
вареная курица непременно.
     Арагвинцы  загоготали...  Прадед  Матарса,  передразнивая,  вторил  им:
"Го-го-го-го!" И вдруг озлился:
     - Вы почему в  церковь не вошли!  Разве бог придумал воскресенье не для
молитвы?
     - Скучно у вас в церкови.
     - Скучно? Тогда езжайте в Тбилиси, - выкрикнул дед Димитрия, - целовать
спину своему князю.
     - Лучше ниже, - посоветовал прадед Матарса.
     И  два боевых друга,  несмотря на угрозы арагвинцев,  нарочито медленно
стали  спускаться по  тропинке,  навстречу голубоватым дымкам.  А  арагвинцы
жалели,  что обычай запрещал им  не  только поднять руку на  стариков,  но и
дерзкое слово сказать им... впрочем, слова все же говорили...
     В  эти тяжелые годы бревна на  берегу Ностури были единственной отрадой
ностевцев. Даже молодежь охотно собиралась послушать про то, что было, и про
то, чего никогда не бывало.
     Долго крепились арагвинцы, но скука погнала и их к берегу. Конечно, они
не  сказали,  что хотят слушать стариков.  Нет,  они здесь,  дабы не посмели
плохо о князе Зурабе говорить.
     Услышав впервые такое объяснение,  дед Димитрия рассердился и накинулся
на младшего, горделиво подкручивавшего черные стрелки усов:
     - Ты что, горный баран, мне на шелковом ковре своего князя подносишь? Я
его знал еще тогда, когда ты не чувствовал разницу между головой и...
     Хохот  ностевцев всегда обезоруживал арагвинцев:  причин обнажать шашки
не было,  а плетьми опасно на стариков замахиваться.  Молодых тоже не за что
избивать:  слова ни плохие,  ни хорошие не роняют