III.
     - Потеря  светской власти  вызывает неудовольствие не  только  иереев и
иерархов,  но и священных зданий,  -  заметил Кирилл Лукарис не без лукавого
огонька в глазах.  -  Великолепие императрицы Ирины осталось,  но силы, увы,
нет.  Вот  почему мало  двух  глаз для  патриарха вселенского.  Но  у  него,
исполать небу,  есть и третий:  греческая церковь вновь достигнет могущества
во славу отца, сына и святого духа!
     Этот удивительный третий глаз привлек внимание Саакадзе.  Он,  стараясь
умерить тяжесть своих шагов,  приблизился к царским вратам. Над ними в кругу
солнечных лучей  излучал  земную  энергию  огромный глаз.  Продолговатый,  с
золотистым оттенком,  он и  вправду напоминал глаза Кирилла Лукариса.  Здесь
был один из важнейших узлов борьбы с  османской тиранией за светскую власть.
Множество дорог и  троп связывают страны.  Сейчас надо было твердо держаться
извилистого пути,  над  которым,  как путеводная звезда,  мерцал третий глаз
вселенского патриарха.
     Прошло пять дней,  и внезапно прибыл гонец из Урочища рыб: "Все готово.
Грузины могут отплыть в Батуми..."
     "Еще одно дело сделано", - с облегчением подумал Саакадзе.
     На прощальной встрече Моурави долго говорил с князьями, стараясь зажечь
в  их сердцах любовь к родине.  А Хорешани советовала Елене дружить только с
благородными княгинями и  не  очень  доверять  лести  аристократов,  умеющих
сверкать алмазами и окатывать... скажем, дегтем.
     - Хотя,   -   оборвала  свои  наставления  Хорешани,  -  князь  Шадиман
Бараташвили сумеет дать тебе полезные советы, дабы возвысилась длань его над
владельцами многих замков.
     Немало повоевали "барсы",  пока  уговорили Магдану не  обижать светлого
Эракле и принять ожерелье из золотых звезд.

     Не  успели в  Мозаичном дворце порадоваться отъезду представителей рода
князя Шадимана Бараташвили, как прискакал гонец от Хозрев-паши:
     "Султан  славных султанов повелевает Моурав-беку  предстать перед  ним,
"прибежищем справедливости" и "средоточием победы"!".
     "Правда моя,  -  одобрил себя Саакадзе,  -  чем  дороже заплатишь,  тем
выгоднее".
     Ничуть  не  удивила  Моурави настороженность диван-беков.  Они  как  бы
затаились, скупые на жесты и слова.
     В  зале "бесед" Сераля было торжественно и  прохладно.  Над  Мурадом IV
красным золотом горела памятная надпись:

            "Один час правосудия важнее семидесяти лет молитвы".

     Саакадзе  едва   заметно  подмигнул  Осман-паше,   перевел  взгляд   на
верховного везира.  Лимонное лицо  паши  не  сглаживалось ни  единой  мягкой
чертой.  Напротив, сегодня на нем особенно ярко отражалось низменное чувство
безмерной злобы и какого-то нескрываемого злорадства.
     После  лицемерных уверений  Режап-паши,  управителя дел  с  чужеземными
царствами,  в  том,  что  мудрости султана нет предела и  сам аллах гордится
своим  ставленником,  советники  единодушно принялись  воспевать  и  славить
Мурада IV, "еще никем не превзойденного".
     Молча,  в глубокой почтительности,  склонил Саакадзе голову,  как бы не
смея  поднять  глаза  на  "сияние  мира".  А  на  самом  деле  его  радовало
создавшееся положение,  ибо еще раз он,  взвесив важный разговор с  де Сези,
смог  заблаговременно подготовить свои  мысли к  предстоящей сейчас беседе о
войне с Габсбургами.
     "Да,  да, - как когда-то любил говорить Георгий Десятый, царь Картли...
- сейчас  произойдет сражение  с  нечистыми силами...  И  победит...  должен
победить первый обязанный перед родиной...  Осторожней, Георгий, сосредоточь
свою волю, слушай и запоминай".
     Паши продолжали курить фимиам, главный везир все больше терял терпение.
     А  султан  все  больше хмурился:  ему  придется выполнить то,  что  так
неосторожно обещано Хозреву,  шайтану подобному.  Билляхи,  найдется ли  еще
другой такой  полководец,  способный сразиться с  шахом  Аббасом?!  Сурово и
холодно взглянув на безмолвного Моурави, султан резко начал свою речь:
     - Моурав-бек, тебя ждет разочарование... Если Айя София не поможет тебе
учесть выгоды Турции...
     Стоя почтительно, но с достоинством, Саакадзе молчал.
     - Я,  ставленник  аллаха,  -  раздраженно  продолжал  султан,  -  решил
повернуть свой  карающий  ятаган  раньше  на  Габсбургов,  проклятых гяуров,
дерзнувших угрожать  Мураду  Четвертому крестовым походом!  Тебе  повелеваю:
поверни коня на запад, где неспокоен Дунай и трепещет Вена!
     В "зале бесед" Сераля воцарилось глубокое молчание. Хозрев с плотоядной
улыбкой  наслаждался  спокойствием Саакадзе,  ибо  не  сомневался,  что  оно
мнимое:  "Ай-яй,  бычья шея...  палачу придется туго!"  Саакадзе устремил на
него свой испепеляющий взор.  Хозрев вздрогнул. Нет, он не ошибся, - это был
полный презрения и  насмешки взор человека,  который без битвы не  уступит и
два локтя военной дороги. Она же для него пролегла на Восток.
     - "Средоточие мира", - проникновенно начал свою речь Саакадзе, - султан
славных  султанов,  непревзойденный в  своей  доброте,  неповторимый умом  и
сердцем!  Я,  твой слуга,  оставил всех и прибег к твоему покровительству! И
мне ли  забыть приветливость твою и  милости?  Я  готов обнажить свой меч на
всех, осмеливающихся быть твоими врагами!..
     Незаметно султан облегченно вздохнул.
     - Говори, Моурав-бек, дальше.
     - Если в  своей неиссякаемой доброте "падишах вселенной" позволит слуге
своему высказать скудные мысли...
     - Видит глава пророков, я слушаю тебя, бек Моурав!
     - О  раздаватель венцов государям!  Пусть и  небо услышит мою  мольбу и
поможет   заслужить  у   "владетеля  многих   крепостей"  на   деле   звание
"Непобедимый".