ца".
     Поднявшись,  Саакадзе по  привычке несколько раз  прошелся по  комнате,
потом поцеловал Ахилла и надел на его указательный палец свой перстень.
     - Ты прав,  мой мальчик,  -  Эракле не должен знать,  где Арсана,  но я
должен,  ибо,  устрашив разбойников,  могу принудить их смириться с тем, что
жизнь Эракле для них неприкосновенна.  А  ты  достоин быть воином и,  думаю,
будешь им!
     - Великий  Моурави,  я  и  так  воин,  ибо  оберегаю драгоценную жизнь,
стоящую царства.  Больше не за кого мне сражаться. У меня нет родины, ибо ее
лишен мой повелитель.  Ты знаешь,  как турки зовут мой народ?  "Стадо!"  Они
поработили мою страну, они согнули эллинов! Но не думай, Моурави, что Греция
покорилась. Надо выждать - и борьба начнется. Клянусь, начнется! А пока надо
выждать.
     "Никогда не согласился бы мой народ с  такими мыслями,  -  с  гордостью
подумал Саакадзе.  -  Нет, мы никогда не выжидали! Мы боролись даже и тогда,
когда задыхались под  развалинами городов,  и  тогда,  когда пепел сгоревших
деревень осыпал нас!  И  так  будет во  веки веков!  Ибо кто вкусил сладость
побед,  не  устрашится временных  поражений!  Да,  враг  укрепляет  мускулы,
окрыляет мысли,  обостряет зрение  и  расширяет просторы желаний.  И...  все
может погибнуть, но только не содеянное для отечества. Да живет оно вечно!"
     - Господин... ты сам пожелал удостоить...
     - Нет,  мой Ахилл,  с тобою отправится азнаур Дато: никто так не сумеет
узнать то,  что следует узнать.  Потом...  ты  скажешь матери,  где ее  дочь
Арсана,  ибо в  тот день,  когда купец Афендули с женой покинут несчастливую
для них страну,  они обязаны взять с собою и дочь. Таково мое желание. Ведь,
вырвись Арсана из твоего плена,  она,  как безумная, крича на весь Стамбул о
мести, ринется к султану, но по дороге будет схвачена ее "друзьями", и может
случиться непоправимое. Так вот: Арсана, закутанная в старую чадру, покорно,
как раба,  последует за  родителями.  На этих условиях верну ее отцу сундук,
похищенный разбойниками с помощью его дочери.  А если не удастся,  то помогу
золотом из моего сундука.

     Тень серого аббата всюду мерещилась де  Сези!  Он даже приписывал чарам
этого  служителя кардинала таинственное молчание  фанариота Эракле,  который
имел  возможность давно  обратиться к  патриарху Кириллу или,  "упаси святая
Женевьева", к Фоме Кантакузину.
     Де  Сези  стал носить горловое прикрытие и  подбадривал сам  себя:  "О,
подозревать меня,  посла,  было бы смешно!  Ну,  а везира? Еще нелепее! Зато
милейший Клод -  иезуит и,  конечно,  для патриарха, ненавистника католиков,
неплохая мишень.  Приходится удивляться создавшейся ситуации. Дьявол возьми!
Лучше бы  подняли крик.  А  вдруг все же  укажут на меня?  Ведь один из моих
людей  исчез!..  Не  держит  ли  его  Афендули как  свидетеля?"  Де  Сези  в
изнеможении то падал в кресло, то судорожно поправлял горловое прикрытие, то
шарахался от своего отображения в зеркалах, то выхватывал в ярости шпагу, то
бессильно отбрасывал ее.
     Дрожа  и  обливаясь потом,  он  сожалел,  что  обстоятельства требовали
спешно скрыть Клода  Жермена в  иезуитской церкви,  уделив ему  из  богатств
Эракле незначительную часть.  Хотя Клод сетовал на взрыв, разрушивший дворец
и  погребший под  его  обломками большую часть богатства,  но  все же  успел
припрятать под  плащом немало ценностей,  лишь  для  отвода глаз  возмущаясь
скудностью добычи, составившей его долю. На протесты иезуита граф сокрушенно
вздыхал:  что делать,  везир Хозрев почти все забрал себе,  и  он,  де Сези,
сильно огорчен,  ибо  ему  тоже досталось слишком мало.  А  Хозрева де  Сези
убедил,  что Клод бежал,  забрав большую половину всего украденного в  Белом
дворце.  Взбешенный Хозрев хотел было  послать погоню во  все  концы суши  и
моря,  но королевский посол решительно остановил его: неизвестно, что лучше,
ведь Эракле Афендули может пожаловаться Фоме Кантакузину, а этот грек, упаси
святая дева,  -  султану.  Теперь незачем устрашаться,  все можно свалить на
Клода, иезуиты у греков не в почете.
     Разлучив и  обманув обоих,  де  Сези еще  раз пересчитал присвоенные им
ценности Афендули и  накрепко спрятал в  потайной шкаф,  где  обычно  хранил
реляции королю.
     Блеск  монет  вполне заменил четырнадцать успокоительных капель,  и  де
Сези почти совсем пришел в себя. И вдруг...
     - О бог мой, кто?! Кто ждет меня?!
     Боно бесстрастно повторил:
     - Монсеньер Моурав.
     - Вот как?!
     "Способен ли этот дикарь на визит вежливости?  -  размышлял де Сези.  -
Нет,  скорее на манипуляции с саблей. Встретить весело? Не заслужил! Сухо? А
вдруг  с  приятной  новостью  пожаловал?   Что  делают  канатоходцы,   теряя
равновесие? Ба, разумеется, прибегают к балансиру".
     Действительно,  де  Сези вошел в  приемный зал  как по  канату,  силясь
согнать с лица кислую усмешку.
     Саакадзе невольно рассмеялся:
     - Итак,  господин посол сразу разгадал причины,  приведшие меня в столь
высокое владение.
     - Вероятно,  вы пожелали принести извинения? Насколько мне помнится, вы
не соизволили посетить Пале-де-Франс.
     - В ночь ограбления Эракле Афендули?
     - Не понимаю, сударь, какая связь?
     - Я рад,  что посол,