| |
шить их до дна.
Отар переводил в поте лица.
- Э-о, Меркушка! Выручил друга, а сам лоб морщишь? - протестовал
Матарс. - По боярам соскучился?
- По воле.
- Так выпьем за нее?
- Выпьем!
Наполнив азарпешу - ковш вином, Матарс заставил Меркушку залпом выпить
за прекрасную волю и за не менее прекрасных женщин, разделяющих трапезу
встречи, волшебниц, легко превращающих витязей в невольников. Затем осушили
азарпешу за Меркушку - воплощение буйного ветра в человеке, и еще одну - за
Моурави, единоборца.
Тамадой выбрали Матарса. Сделав после третьей азарпеши передышку,
Матарс подсунул Меркушке румяного каплуна на закуску. Не заставил
уговаривать себя и Вавило Бурсак. Выпив залпом три чаши, он крякнул и сразу
взялся за ногу жареного барана. А Дато, приставленный к нему тамадой, все
подливал вино и подбрасывал снедь на круглое блюдо, стоящее перед ним, - то
бок козленка, то курчонка.
Почти с ужасом смотрели сыновья Шадимана на невиданное доселе зрелище.
- Не выживет, - шепнул брату Заза. - Может, уедем? Пусть без нас
поплатится за ненасытность. Терпеть не могу умирающих за скатертью.
Но Вавило как ни в чем не бывало продолжал свою необычную трапезу,
изредка роняя: "Любо" или же: "Добре". Сковывало его лишь присутствие
женщин, так доброжелательно улыбающихся ему и Меркушке.
То ли от Русудан не укрылось смущение "русийцев", то ли настал срок,
когда женщины удалялись, предоставляя мужчинам кейфовать на свободе, но она
поднялась, и тотчас все женщины последовали ее примеру. Ответив легким
поклоном низко кланяющимся мужчинам, они плавно вышли.
Едва закрылись двери, как раздались оглушительные выкрики, знаменующие
апофеоз восторга и торжества. На могучих крыльях взлетела застольная песня.
Потом насели на Меркушку, заставили и его спеть. Тряхнув копной волос, он
лихо притопнул ногой. Завел скоморошью:
Медведь-пыхтун
По реке плывет,
Он сосет колун,
А на мед плюет.
Пролез во двор,
Взревел зверем:
Кому в рот топор!
Кому зять в терем!
Знай, Топтыгин лих,
В шубе прет жених.
Ах, ты жура-журавец,
Разогрей-ка холодец!
Пригласи вдову, вдовец,
Со двора неси дровец.
Медведь в абмар,
Там добра полно,
Гей, у добрых бар
Во цене зерно!
Амбар ломай!
Замяукай, пес!
А, коза, залай!
В печь зерно унес.
Ан не даром ведь
Лез в амбар медведь.
Наш боярин тороват,
Сам с усами, вороват -
Шкуру сгреб за каравай,
Косолапый, не зевай!
Отар переводил, как мог, и, смотря на ужимки Меркушки, представлявшего
скомороха-потешника, все покатывались с хохоту, забыв о горестях и заботах.
Трапеза продолжалась. Матарс не скупился на пожелания, заставлял вновь
и вновь наполнять чаши, наказывал неретивых. Но Вавило Бурсак обходился без
принуждения. Сыновья Шадимана не переставали дивиться.
Потом, уже в Марабде, князья уверяли, что тихо каялись друг другу в
грехах, готовые к любым неожиданностям. В одном только было разногласие
между братьями: Заза уверял, что Вавило опорожнил три бурдючка вина, а Ило
клялся - три бурдючка и пять тунг. Заза настаивал: полкоровы проглотил
атаман, а Ило опровергал: нет, двух баранов! Так спор и остался
неразрешенным. Одно было неоспоримо: в Белый дворец их, князей, доставили в
закрытых носилках, ибо Заза неистово ругался, почему Ило вздумал
раздвоиться, а Ило пронзительно кричал, что его брат всегда был трехликим.
Когда прощался, Вавило Бурсак твердо стоял на ногах, в глазу ни
мутинки, и это с удовольствием отметили "барсы". Дато проникновенно спросил:
- Дальше что будет?
Обратясь к Отару, атаман просил перевести:
- Что будет, то будет, а будет то, что бог даст. Меркушка, уже надвигая
на лоб серый капюшон, сказал коротко:
- На прикладе хованской пищали вырезал: "Грузины, того не забыть".
Любовно смотрели "барсы" на пятидесятника, олицетворявшего их боевое
содружество. И Моурави напомнил о грядущих сражениях.
- Не сгинула ще казацкая слава, - с достоинством ответил Вавило Бурсак,
- и с малой ватагой дадим нехристям почувствовать, що в казаках
|
|
