оховыми облачками.  Десятки тяжелых весел  одновременно взлетали вверх  и
тотчас  ложились  на  воду,   давая  кораблю  легкий  и  стремительный  ход.
Развевалось зеленое знамя  с  полумесяцем,  напоминая о  могуществе султана,
"падишаха вселенной".
     На  берегу,  где  белели  столбики для  корабельных канатов,  раздались
предостерегающие выкрики "Ха-а-ба-ар-рда!"  и пронесся дружный свист плетей.
Балтаджи, расталкивая пеструю толпу, устремилась к картлийцам.
     По-видимому,   желая  остаться  незамеченным,   Клод  Жермен,   высокий
худощавый иезуит,  напоминавший шпагу,  готовую в  любой миг  нанести меткий
удар,  - конечно, в спину, - не отводил взгляда от Саакадзе, и что-то хищное
было в его пергаментном лице: все, все должно служить целям ордена Иисуса! И
уже  созревал план,  как он  доложит посланнику Франции,  графу де  Сези,  о
Непобедимом,  который  не  случайно в  предгрозовые дни  получил от  султана
ферман на въезд в Стамбул.

     Взгляд  Папуна,  скользнув по  странной фигуре иезуита,  остановился на
приятном,  умном лице  сухощавого турка,  едва  переступившего рубеж средних
лет.
     - Что этот стамбулец с искрящимися четками,  - шепнул Папуна Ростому, -
рассматривает нас,  словно  канатоходцев.  Неужели  по  виду  определил  наш
характер?
     Ростом посмотрел на заулыбавшегося турка и тихо ответил:
     - Красная феска с  черной кистью на его башке -  знак ученого,  а таких
больше  всего  следует  опасаться.  И  четки  прыгают  в  его  пальцах,  как
раскаленные угольки.
     - Я тоже сразу заметил,  что он слишком любопытен, - отозвался Элизбар.
- Может, следит за нами?
     Толпа заволновалась, кое-кто пытался прорваться вперед. Щелкнула плеть.
     Осадив  скакуна,  меченосец султана приложил руку  ко  лбу  и  сердцу и
передал Георгию Саакадзе султанский ярлык.  Приложил и Моурави руку ко лбу и
сердцу.  Оставаясь холодным,  он, блеснув знанием языка османов, почтительно
зачитал милостивое повеление падишаха,  не  сомневаясь,  что об  этом тотчас
будет передано Мураду, властелину империи. И еще знал он, что здесь, как и в
Иране,  не только люди,  но и камни имеют жало. Лесть в Стамбуле была так же
необходима,  как воздух, притворство оценивалось наравне с золотом. И только
кровь не стоила ничего.
     В  витиеватых выражениях в  ярлыке указывалось,  что Моурав-беку и всем
прибывшим с  ним отведен Мозаичный дворец вблизи площади Баязида.  "Да будет
небо  Стамбула  грузинам  надежным шлемом  от  непогод,  а  "сундук  щедрот"
"падишаха вселенной" не имеет дна".
     Меченосец подал знак,  и  к Саакадзе подвели аргамака в большом наряде,
лучшего в султанской конюшне.
     "Жизнь в замкнутом круге", - подумал Георгий, припомнив квадратный двор
в Давлет-ханэ, а над ним жгучее исфаханское небо. Тогда он, молодой свитский
азнаур,  властной рукой покорил коня эмира.  Сейчас ему  предстояло обуздать
судьбу и направить по дороге возмездия.
     И,  словно силясь отогнать воспоминания,  Саакадзе вскинул руку  и  без
стремян  вскочил  на  горячившегося аргамака,  вызвав  восторженные возгласы
османов, не знающих переходов между восхищением и ненавистью.
     Старый Омар,  верный слуга Хорешани,  вел под уздцы Джамбаза. Осторожно
перебирая ногами, словно не доверяя чужой земле, конь удивленно косил глазом
на Саакадзе и вдруг заржал, забил копытами, дернулся вправо, влево и сердито
мотнул головой,  что  могло означать:  "Как!  С  такой легкостью вскочить на
незнакомого  ветреного  скакуна   и   даже   не   послать   ему,   Джамбазу,
приветствие?!"  Эрасти сочувственно вздохнул.  Но предаваться огорчению было
некогда.
     Показался кызлар-агаси,  начальник евнухов-негров. На плоском лице его,
похожем на  стертый кусок  угля,  блестели белки глаз,  большие мясистые уши
слегка оттопырились,  ловя  слова,  как  сачки -  бабочек.  Роскошь красного
одеяния,  отороченного мехом,  и золотистые переливы мягкой обуви еще больше
подчеркивали свирепость его облика,  а  ослепительно белый колпак напоминал,
что он страж целомудрия и постоянства.
     Кызлар-агаси властно дотронулся до перстня.  Восемь балтаджи в  розовых
головных  уборах,   стянутых  медными  обручами,   привычно  ловко  опустили
позолоченные  носилки.   Откинулся  изумрудный  полог,  вышли  две  стройные
турчанки в дымчатых чадрах и преподнесли подарок султанши:  яшмаки - дорогие
покрывала для  женщин.  Русудан обменялась с  Хорешани понимающим взглядом и
первая набросила на  голову яшмак.  Сквозь серебристую сетку ей  показалось,
что все окружающее ее в  этом незнакомом мире заколебалось в изменчивой игре
светотени.
     Процессия безмолвно двигалась к  площади Баязида,  где пол-орты янычар,
олицетворяя могущество султана,  дали  залп из  двухсот пятидесяти мушкетов.
Какие-то голубоватые птицы с шумом поднялись с платанов и взвились ввысь.
     От неожиданности кони вздыбились. Джамбаз пронзительно заржал и тряхнуп
головой;   со  звоном  упал  серебряный  абасси,   сорвавшийся  с   мониста,
украсившего шею коня в  Исфахане.  Омар торопливо поднял монету и завернул в
платок,  решив  прибить ее  на  пороге  опочивальни Саакадзе,  дабы  счастье
сопутствовало ему на новых, неведомых путях.

     Четыре трона,  осыпанные драгоценными камнями, были отбиты у персов. Но
султан Мурад  мечтал о  пятом,  на  котором восседал шах  Аббас.  Тревога не
остав