тропе.  За  Саакадзе  мчались  уже
охваченные боевым пылом картлийцы.
     Луна насмешливо выглянула из-за  облачного шатра и  осветила черное дно
оврага.  С любопытством смотрела она,  как под косым дождем стрел в смятении
метались сарбазы и их начальники.  Остервенелые и обезумевшие, они бросались
то вперед,  то на правый скалистый откос,  то на левый,  заросший лесом,  то
пробовали повернуть назад,  где вилась тропа,  но всюду неизбежно натыкались
на меткие стрелы, копья, дротики и шашки.
     Ревели верблюды. Пронзительное ржание отзывалось в мрачных расщелинах.
     Побледнев  от  усталости  и   дружески  кивнув,   луна  стала  медленно
удаляться,   серебря  зыбкие  дали.   Да   и   лицезреть  было  уже  нечего.
Одурманивающе пахло кровью и конским потом.
     Не  много  сарбазов и  еще  меньше их  коней  выкарабкалось из  оврага,
заросшего орешником и кизилом,  наверх,  но тут же их схватывали разъяренные
ополченцы.  И  все-таки  огромным напряжением воли  Мамед-хану,  обладавшему
храбростью мазандеранцев,  удалось перестроить часть войск из  трех  линий в
ядро.  Ощетинившись копьями,  сарбазы прорвали левую сторону азнаурских сил.
Мамед  выскочил на  дорогу,  опрокинул малочисленный заслон и  с  остатком в
триста сарбазов устремился в Тбилиси.
     Несмотря  на  огорчение  Димитрия,   что  столько  кизилбашей  уцелело,
Саакадзе велел  поворачивать к  Гори  всем,  кроме  Квливидзе,  Нодара и  их
дружины, выделенной для надзора за подступами к Тбилиси.
     Опять Ростому и Даутбеку пришлось стать юзбашами.  Нещадно ругаясь, они
покрасили хной усы и пристегнули к поясам ханжалы.
     Вскоре, подскакав с десятью "сарбазами" к воротам крепости, за которыми
начиналась мраморная лестница,  пресекаемая на каждой новой площадке другими
воротами,  "барсы" окликнули сторожевых сарбазов: пусть позовут знакомого им
уже юзбаши.
     Но  едва  железная калитка приоткрылась,  Ростом спешился и,  подойдя к
молодому хану,  спросил ушло ли  в  Тбилиси войско.  Оказалось,  что ровно в
десять -  так отсчитали песочные часы -  ушло. Ростом заявил, что они устали
так,  как не могут устать семь тысяч верблюдов,  и  попросил открыть ворота,
дабы юзбаши с  сарбазами могли хоть немного передохнуть:  им ведь с  первыми
лучами солнца -  будь проклят этот беспокойный Гурджистан!  - надо скакать в
Тбилиси.
     Красочность языка Ростома пришлась по  душе  молодому хану,  и  по  его
знаку ворота открылись.
     Тут  Даутбек  привстал на  стременах и,  выхватив из  ножен  персидскую
саблю,  неуловимым ударом  наотмашь снес  голову  юзбаши.  Не  успела стража
опомниться, как тотчас была изрублена.
     Словно  на  крыльях,  приближались грозные  раскаты  ностевского рожка.
Конница с  двух сторон окружала Горисцихе.  Саакадзе с  азнаурами ворвался в
крепость.
     Вскоре все было кончено... Старый хан, сардар, сдал оружие.
     Еще  горели у  крепостных стен  какие-то  тюки,  а  уже  знамя  "барса,
потрясающего копьем",  реяло над  верхними башнями.  Гори -  сердце Картли -
снова грузинский город.
     Притаившиеся было жители,  высыпав на улички,  до сумерек выражали свою
радость безудержной пляской и прославлениями Моурави.
     Оставив  Матарсу,   как  полководцу,   проявившему  себя  в   битве  за
Жинвальский  мост,   малое  количество  дружинников,  Саакадзе  приказал  не
поддаваться ни на какие хитрости и ни на какие сигналы не открывать ворота и
назначил условный окрик  для  старших стражей.  Крепость приказал укрепить и
наполнить верхний водоем ключевой водой,  а  на  нижнюю линию  стен  втащить
мешки с  песком,  смешанным с толченым перцем.  Распорядился также на второй
линии стен сосредоточить бревна и  камни,  а на последней -  котлы с кипящей
смолой.  Брошенную пушку с  десятью ядрами он сам заботливо помог установить
на второй площадке главной мраморной лестницы.
     "Барсам",  обходившим  с  ним  крепость,  Моурави  наказал  пересчитать
трофеи,  выделить жителям еду  и  скот,  остальное разделить в  равных долях
между участниками похода на Гори и на Тбиси.
     Да,  именно на Тбиси - резиденцию Барата. Но почему Гуния так изумленно
смотрит?  Неужели  он  еще  склонен  думать,  что  Саакадзе способен прощать
вероломство?
     Много азнаурских и ополченских коней было убито и покалечено в минувшей
схватке,  но четыреста персидских скакунов,  захваченных с  седлами и боевым
убором,  Саакадзе велел  отдать  ополченцам и  нуждающимся дружинникам,  ибо
сейчас без  резвого коня ни  один саакадзевец не  может воевать.  В  летучей
войне основное - быстрота и натиск.

     На  рассвете следующего дня  князь Барата еще раз проверил,  надежно ли
упаковано его  богатое собрание кальянов,  и  приказал оруженосцу подать ему
выездной шлем и плащ.
     Княгиня,  олицетворявшая собою спесь и  чванство,  стоя перед зеркалом,
боялась сделать хоть одно лишнее движение и  напоминала изваяние из розового
камня,   вокруг   которого   раболепно  суетились  служанки,   прикрепляя  к
иссиня-черным волосам дорожное покрывало.
     Князь и  княгиня,  облачив сыновей в  одинаковые куладжи,  а  дочерей в
одноцветные каба,  наказали всем домочадцам примкнуть к  их пышному поезду и
уже готовились выехать в Биртвисскую крепость,  где,  по совету Хосро-мирзы,
собирались переждать грозу,  а  затем  отметить торжеством гибель Саакадзе и
его приспешников.
     По  приглашению