злодейство,  но даже в  мыслях не смею
замышлять против священной крови Сефевидов. Твоя кровь - бессмертна!
     На мгновение что-то похожее на свет мелькнуло в глазах шаха.  И,  точно
от подземного толчка, он пошатнулся и сдавленным голосом проговорил:
     - Ступай,  Караджугай,  я  отпускаю тебя.  Но  знай:  ты  огорчил  меня
слепотой!..
     "Лев Ирана" внезапно стал спокоен,  как копье в пирамиде, подсчитывал с
начальником  доходов,   сколько  золотых  туманов  должен  внести  Гилян  на
постройку дорог, потом ел пилав и запивал дюшабом. К вечеру шах надел тонкий
индийский  панцирь  под  золотую  парчу:  "Когда  собираешься  встретиться с
презренным злодеем,  осторожность не должна дремать". И он повелел предстать
перед ним Булат-беку.
     Булат-бек предстал.
     Шах Аббас был холоден и  величествен.  С  высоты возвышения он будто не
слова метал, а ножи.
     - Булат-бек, ты можешь стать правителем Казвина! Скажи: "Повинуюсь!.."
     Из шатра-дворца Булат-бек вышел счастливый и  надменный.  Он прижимал к
груди  переданного  ему  властелином  "рубинового льва,  мечом  рассекающего
леопарда", - "печать смерти".

     Тяжело шагая,  Караджугай шел к Иса-хану.  Все желания испарились,  как
лед на жаровне, осталось одно - предотвратить страшное несчастье.
     "Но захочет ли Иса вмешаться? Ведь он с трудом избежал гнева шаха, ибо,
как ни пел соловьем, растратил войск в Гурджистане больше, чем допустимо для
победителя. И кого он и Хосро победили? Саакадзе? Жив, неуловим и продолжает
вздымать меч!  Теймураза?  Но и  он вновь собирается отвоевать свое царство.
Бисмиллах! Еще много предстоит войн, пока Гурджистан станет владением Ирана.
Но не время открывать шаху глаза на истину. Приятный Иса-хан даже мне привез
подарки.  А Эребу -  такое вино,  что, по уверению хана, и ангелов не стыдно
угощать. Вот и сейчас аллах напомнил мне, что Иса - муж любимой сестры шаха.
О чем помню я?  О вине? Надо о крови помнить! Недостойно подвергать знатного
полководца смущению и тревоге!"
     Караджугай круто повернул к своему шатру.  Два негра в пестрых тюрбанах
отвели копья в  сторону.  Он  направился к  Гефезе,  но  вдруг остановился в
раздумье: "Гефезе! Да, она поспешит предупредить высокую ханум Лелу. А Лелу,
клянусь рукою Аали,  бросится к шаху спасать Сефи.  Что только не предпримет
Лелу ради единственного обожаемого сына!  Не только шахский стан,  весь Решт
может узнать о неблаговидном поступке "льва Ирана"! Подымется ропот, и... не
все  ханы  одобрят  повелителя.  Аллах  не  поскупился на  средства,  какими
шах-ин-шах может укротить своих рабов,  но имя его - имя убийцы сына - может
и  померкнуть.  И  кто же  всему будет виной?  Один из преданных ханов,  ибо
только мне...  и  никому больше шах  не  открывал и,  иншаллах,  не  откроет
страшный замысел. Слава аллаху и величие, он осудил мои намерения, ибо лучше
потерять мне жизнь, чем доверие шаха!"
     Караджугай твердо решил, что он один будет помнить о крови.

     Прошел день, потом еще день. И настало утро, когда аллах пожелал щедрой
рукой опрокинуть на Решт чашу печали.
     Любуясь розовым солнцем,  едва появившимся на еще прохладном небе, Сефи
возвращался верхом с купанья.  Лишь юный слуга сопровождал Сефи. И он вместе
с  приятным покоем ощущал в  себе свежесть моря и  улыбался каким-то светлым
воспоминаниям -  может, белоснежной чайке, крылом выводящей на зеленой волне
загадочный узор; может, парусу, стремительно несущемуся вдаль...
     Мулы медленно пересекали заболоченное поле,  а  над ним в  синем тумане
высоко стояло облако, схожее с пушистым хлопком.
     Рассмешил  Сефи  кулик-ходулочник,  важно  стоявший  на  своих  длинных
красных ногах вдалеке,  посредине болота,  где не смолкало кваканье лягушек.
"Совсем как хан в красных башмаках,  взирающий на свое владение",  -  звонко
рассмеялся Сефи.
     Внезапно из  камышей выступил Булат-бек  и,  смотря из-под  насупленных
бровей, преградил путь мирзе.
     - Сойди,  Сефи-мирза!  - зло выкрикнул он, схватив мула под уздцы. - Во
имя шах-ин-шаха!
     Сефи,  слегка удивленный,  не  спеша слез  с  мула,  поправил стремя и,
приветливо улыбаясь,  повернулся к  Булат-беку,  ожидая  выслушать очередное
повеление своего  высокого  отца:  проверить рештскую  тысячу  стрелков  или
наметить место на берегу для возведения северной стены крепости.
     Булат-бек хотел что-то  выкрикнуть,  но вместо Сефи перед ним предстали
стены Казвина,  возле которых громоздились мешки, наполненные золотом. Видит
Мохаммет,  это те,  которые он выжмет из притесненных жителей.  Вот и  кони,
сокола,  шали,  ковры,  которые он  должен получить в  бешкеш от просителей!
Булат-бек плотоядно прищурился и, уже как неограниченный повелитель Казвина,
надменно произнес:
     - По повелению твоего льву подобного отца, могущественного шаха Аббаса,
ты должен умереть!
     - Как ты осмелился, презренный!
     - Не я! Клянусь - шах-ин-шах!
     - Твои уста извергают ложь!
     - Опомнись, мирза! Кто в Иране осмелится шутить именем шаха Аббаса?
     - Аллах!  - вскрикнул мирза от боли, мгновенно пронзившей ег