на и Хосро-мирзы.  Пусть Анта Девдрис,  помня уговор с Моурави,  будет
непоколебим и  не поддается никаким требованиям.  Благодатный час неизбежен,
но пока Иса и  Хосро не покинут Кахети,  пусть тушины не спускаются по тропе
Баубан-билик и не завязывают битву с Исмаил-ханом.
     Круто  обрывалась над  бездной взлетевшая на  вершину тропа.  Саакадзе,
вопреки своей неизменной недоверчивости,  решил упрочить сговор с князьями и
охотно пошел на переговоры со всеми, кто обещал дать войско.
     Итак, все началось сызнова, хотя в повторении уже много раз пройденного
мало пользы...


ГЛАВА ПЕРВАЯ

     Подолгу  взирал  князь  Газнели на  белесоватые облака,  проносящиеся к
Шави-згва  -  к  Черному морю.  Они  заполняли громадные пространства,  сами
превращаясь в  клубящееся море,  поглощающее горы,  и лишь отдельные вершины
торчали,  как острова,  сопротивляясь свирепой стихии.  И  внезапно не стало
неба,  прокатились подземные гулы,  готовые вот-вот вырваться из раскаленных
глубин и  разметать Бенари.  И  это  буйство воздуха и  огня усилило чувство
беспокойства,  охватившее  старого  князя,  ибо  он  твердо  верил,  что  на
отуреченной земле,  где нашел приют маленький Дато, в едином союзе действуют
все нечистые силы.
     "Почему  медлят?  Почему?"  -  встречал Газнели каждое  утро  тревожным
вопросом.  Ведь решено увезти его внука,  надежду рода,  в Абхазети. Но утро
оставалось  глухим  и  бесстрастно тащило  за  собой  влажный  плащ  тумана,
окутывая им продрогшие леса на угрюмых склонах.
     Газнели прикладывал ко лбу,  покрытому испариной,  шелковый платок и  в
смятении  закрывал узкое  окно,  за  резьбу  которого цеплялись серые  пряди
тумана.   Шагая  по  пустынным  каменным  переходам,   князь  не  переставал
ужасаться:  как мог сам он так беспечно пребывать в  Тбилиси,  в  этой пасти
дракона?
     Теребя свисающие седые усы, он старался унять дрожь и то нервно снимал,
то вновь надевал на пальцы перстни с  зловеще мерцающими рубинами,  то вдруг
сурово останавливался перед Хорешани и вслух продолжал свои мысли:
     - А  разве здесь,  под  крылом ястреба,  именуемого Сафар-пашой,  более
безопасно?  Каждый день,  как горячий уголь в мангале,  опасен. Мир рушится,
боги беспомощны, а глупцы блаженны - ничего не замечают!
     - Конечно, в том царстве, где властвует зеленый черт, где, обняв ведьм,
под  звон тимпанов пляшут козлы,  веселее,  -  вздыхала Хорешани и  все-таки
мягко настаивала:  -  Подождем,  пока из Константинополя вернется Дато, ведь
воздух насыщен тревогой,  и, увы, неизвестно, когда еще удастся ему повидать
сына.  Пусть  полюбуется и  убедится,  что  маленький Дато  растет таким  же
беспутным, каким вырос большой.
     Хмурился, сопел Газнели, но приходилось покоряться.
     Внезапно, к удивлению садовника, князь перенес свои утренние прогулки в
конюшенный  двор.   Прохаживаясь  вдоль  стен,   он  прислушивался  к  шуму,
доносившемуся из конюшни: ему ли не знать, к чему ведет перемена в поведении
коней! Разве жеребцы не похожи на своих хозяев? В обычное время они спокойно
жуют,  вкусно хрустя ячменем, фыркают при чистке, с удовольствием купаются в
реке,  косятся на  соперников и  горделиво вскидывают головы  при  встрече с
кобылицами.  Но  вот  старший конюх начинает озабоченно осматривать подковы.
Повеяло грозой.  Вмиг  кони,  навострив уши,  задергают ноздрями,  обнюхивая
воздух,  нетерпеливо забьют копытами, заржут так, что эхо в горах отзовется,
и,  встряхнув гривой, начнут рваться из конюшни, будто оса ужалила их. Тогда
наверняка можно определить: хозяин снял со стены щит и опоясывается мечом.
     И разве князь не был прав?
     Сначала в  полном  испуге прискакал какой-то  посланец,  потом  Моурави
озабоченно послал куда-то своих гонцов -  и  началось!..  Даже щиты уже были
сняты со стен.  Но на рассвете,  как ветер с  высот,  нагрянул Бежан с двумя
монастырскими  дружинниками.   Конюх,  сдвинув  брови,  ворчал,  расседлывая
взмыленных коней:  "Добротные скакуны!  Но  не  следует божьему человеку так
безбожно их загонять.  Видно,  по ласке матери соскучился,  близких повидать
захотел... Э-эх!.."
     Но нет,  не ради материнской ласки, не ради встречи с близкими проделал
опасный путь отважный монах Бежан, сын Георгия Саакадзе.
     Не успели смолкнуть приветствия,  не успели застольники опорожнить чаши
с  вином,   как  Бежан  нетерпеливо  попросил  отца  уделить  ему  внимание.
Оказывается,  прогулка  по  саду  не  способствует серьезной беседе  -  шипы
помехой,  и  охотничий зал тоже -  чучела птиц мешают.  Раскатисто захохотал
Саакадзе и  по  каменной лесенке направился в  свою  башенку.  Бежан,  войдя
следом,  поспешно затворил на задвижку кованую дверь и, волнуясь, зашагал от
ниши до тахты.
     "Совсем как я",  -  с  усмешкой подумал Саакадзе и умышленно не нарушал
молчание.
     - Отец,  - не выдержав, заговорил Бежан, - неужто ты по моей тревоге не
догадываешься, о чем хочу поговорить с тобой?
     - Знай,  мой мальчик:  если бы  и  догадывался,  продолжал бы  молчать.
Персидская мудрость поучает: "Кто первый заговорит, тот уже проиграл".
     - Но, отец, разве грузинская мудрость не возвышеннее: "Блажен утоляющий
жажду ближнего".
     - Грузинская?  Нет, это общецерковная "мудрость". А елейность, как тебе
известно,  мне  всегда была  чужда.  Но  если  "ближний" -  Бежан  -