ом к  Луарсабу
вернуться царем в  Метехи,  дабы и  для  нее,  подлинной царицы,  распахнуть
ослепительные двери дома Багратиони. Но "жестокий" сын продолжал упрямиться,
и она, повелительница Картли, "богоравная", вынуждена была познать не только
бессмысленную скуку, но и унизительные ограничения, урезывая себя в нарядах.
     Раньше Саакадзе хоть скудно,  но аккуратно дважды в  год присылал ей из
"сундука царских щедрот" бисерные кисеты с  кисточками,  наполненные звонкой
монетой,  а настоятель Трифилий -  дары, особенно из трапезной Кватахевского
монастыря,  радующие взор прислужников:  корзины с  вином,  маслом,  медом и
сыром.  Да  и  как же могло быть иначе?!  Ведь она царица!  Твалади наполнен
слугами,  телохранителями, охотниками. Нари сетует: "Всех надо кормить, дабы
не меркнул блеск восхищения в глазах подданных".
     Так день за днем текла тягучая,  отвратная,  но спокойная жизнь.  Потом
исчез Саакадзе,  а  за ним сгинули в преисподнюю кисеты с кисточками.  Потом
пропал Трифилий - говорят, не надеясь на защиту католикоса, бежал в Русию, и
словно в облаках растворились корзины со снедью и виноградным соком. Правда,
католикос  не   обошел  ее   своим  святым  вниманием,   но  разве  возможно
существовать по-царски  на  одни  церковные щедроты?  Тут  невольно  и  сама
превратишься в  фреску!  Хорошо еще,  что вовремя прибыл Хосро-мирза,  иначе
совсем  бы  потускнел  Твалади,   некогда  роскошная  резиденция  утонченных
Багратиони.
     Но теперь довольно с  нее милостивых забот и благодеяний!  Отныне пусть
ее  верные слуги живут,  как умеют.  Она соизволила оказать честь Эристави и
год прогостит у  княгини Нато.  Да,  именно "оказать честь",  так и  написал
Зураб...   А  его  богатые  преподношения!  Их  хватит  потом  на  три  года
беззаботной жизни в  Твалади.  Кроме двух прислужниц,  Нари взяла еще десять
слуг и  столько же коней.  В Твалади еще оставлено лишь десять мужчин и пять
женщин,  пусть  мучаются;  Нари  наказала им  сеять  просо,  сушить  фрукты,
запасать мед и умножать скот и птиц.  Хосро известил, что предстоит веселье.
Давно пора! Скука надоела - это не удел цариц!
     Внезапно Мариам отскочила от окошка, приятные мысли испарились, подобно
утреннему туману: в ворота караван-сарая гуськом въезжали закутанные в бурки
всадники.
     Не предусмотренный августом градобой настиг и азнауров в лесу.  Они уже
разделились на  группы.  "Барсы"  свернули влево,  где  в  условленном месте
должны были  встретиться с  Саакадзе.  Квливидзе с  ополченцами направился в
Бенари - там, в замке Моурави, он произведет раздачу трофеев. Нодар, Гуния и
Асламаз  повернут  в  Гори;  по  дороге  предстояло,  по  просьбе  крестьян,
кратковременное посещение  деревни,  где  бесчинствовали сарбазы,  посланные
Мамед-ханом  добывать продукты.  О  странном караване с  закрытыми носилками
"барсам" донес дозорный из Мухрани.
     Понятно,  Саакадзе и  все "барсы" не  хуже арагвинца умели распознавать
шалости неба.  И не успело невинное облачко зацепиться за острый луч солнца,
как  "барсы"  помчались  к  караван-сараю.  Где-то  внизу  Эрасти  разглядел
несущихся арагвинцев.  Тем лучше, встреча произойдет как бы случайно. С кем?
Наверное, не с друзьями.
     Отряхивая град со своих бурок, "барсы" оживленно переговаривались.
     - Прямо скажу,  -  с  притворной озабоченностью ощупывая лоб,  произнес
Пануш, - наши головы из камня, иначе как уцелели?
     Перешагнув порог,  Саакадзе  быстрым  взглядом  окинул  помещение  и  в
изумлении остановился.  Все  можно было  предположить:  бегство мегрельского
придворного,  переселение напуганного картлийского князя,  даже  отступление
хана.  Но отставная царица Мариам!  Но арагвинцы,  которые, словно окаменев,
неподвижно стояли посреди комнаты!
     Поймав  устремленный на  нее  взгляд  страшного  Моурави,  Мариам  дико
вскрикнула:  "Спасите!  Спасите!".  Но никто не услышал ее протяжных криков,
как  и  воплей Нари  и  мольбы служанок.  Град с  нарастающей силой,  словно
каменный,  бил по крыше, по подоконникам, подпрыгивал на деревянном балконе.
Разинутые рты  арагвинцев и  полные ужаса глаза женщин развеселили "барсов".
Сдерживая  улыбку,   Саакадзе  рукояткой  плетки   поднял  подбородок  низко
склоненного перед ним хозяина.
     - Ты что, пыльный бурдюк, с ума сошел? Как принимаешь царицу Мариам?
     Каравансарайщик, с трудом преодолевая робость, промямлил:
     - Батоно!  Откуда мог  знать,  что царица она?  Сколько ни  спрашивал -
голоса не подавала.  Только ты можешь перекричать гром!  Разве,  батоно, бог
позволил святому Илье швыряться ледяными орехами осенью?  Где  весну провел?
Почему тогда града не сбросил, а...
     - Хорошо,  -  засмеялся Саакадзе,  -  иногда и  пророки любят пошутить.
Принеси лучшие ковры, бархатные мутаки. Наверно, для князей припас?
     - Для Великого Моурави тоже.
     - Столик арабский поставь, наверно, для богатых купцов держишь.
     - Для знатных "барсов" тоже.
     - Лучшие кушанья подай. Скажи повару - царица в гости к Зурабу Эристави
едет, должен угодить, иначе Арагвский князь голову каравансарайщику снимет.
     Мариам не могла опомниться от изумления.  Она тоже сквозь раскаты грома
и  град слышала Моурави,  а  в горле у Нари не переставало что-то клокотать.
Служанки кинулись помогать хозяину.  И  вскоре Мариам,  вновь  обретшая свой
сан,   величественно  восседала   на   мягких   подушках,   разбросанных  на
разостланном ковре.  Расстелили ковер  на  полу  к  близко  к  ногам  Мариам
придвинули арабский столик. Забегали слуги с подносами, кувшинами, появилось
блюдо с фруктами, запахло пряными яствами.
     Но  когда  хозяин,  не  переставая кланяться,  обратился с  просьбой  к
Саакадзе оказать честь кипящему чанахи и  прохладному вину,  то,  к радости,
услыхал,  что  "барсы" спешат и,  как  только пророкам надоест игра в