зысканная речь и
изящная походка?"
     Подолгу стоит Луарсаб перед иконой Христа,  и мрачнеет его чело.  О чем
думает  царь?  О  потерянной молодой  жизни,  о  величайшей несправедливости
судьбы,  о  потере отечества?  Или снедает его невыносимая тоска по свободе?
Нет,  думает он о величественном сердце Тэкле. Она с ним неотступно, никакие
стены не разделят их, ибо душа ее в его душе. Но долго ли страдать ей? Керим
говорит -  недолго... Он снова что-то затевает, но разве можно предотвратить
судьбу?..  А  она?  Его  розовая птичка  живет  лишь  надеждой вновь  видеть
Луарсаба на картлийском престоле...  Бедняжка не хочет понять -  престол уже
занят.  Не Теймуразом,  его нетрудно сбросить,  в этом поможет и Саакадзе, -
занят неумолимым роком...  Пытался царь  через Керима,  через Датико умолять
лучшую из лучших снять с его души тяжесть и уехать в Картли. Какими горькими
слезами  наполнились  прекрасные  глаза  царицы!  Жалобно,  подобно  раненой
голубке,  молила она посланников выпросить у  царя милость вечно не покидать
его, а если богу будет угодно, вернутся они в Картли вместе...
     Возвратившись из Исфахана, Керим понял, как дорог он узникам Гулаби.
     В  взволнованных словах выразил царь  Луарсаб свое  беспокойство:  ведь
Керим находился в пасти "льва".
     - Лев не тигр,  иногда Мохаммет совесть посылает ему,  - пробовал Керим
шуткой  скрыть  смущение  и  душевную радость,  вызванную заботливостью царя
Картли.  И  суровый,  много  молчавший князь  Баака  нашел  теплые слова для
Керима.  А Датико?  Улучив минуту,  когда их не могли видеть сарбазы, Датико
крепко сжал в объятиях друга и произнес благодарственную молитву влахернской
божьей матери, сохранившей жизнь обладателю золотого сердца.
     А  в  маленьком домике?  Сколько нежности было в приветствии прекрасной
царицы,  она даже обеими руками привлекла к  себе его голову и  поцеловала в
лоб.  Он, Керим, как сраженный стрелой, упал ниц и покрыл ее маленькие кефсы
благодарными поцелуями.  Шумно  радовались родители  Эрасти,  его  духовного
брата. Ханум Мзеха все повторяла: "Сын мой, Керим, сын мой!" - и слезы текли
по ее морщинистым щекам.
     Нет,  он  не  смеет  рисковать собою,  не  смеет забывать,  что  обязан
охранять и  печься  о  дорогих его  сердцу людях,  -  вот  почему он  привез
Али-Баиндуру богатые подарки и  в тонких выражениях высказал радость встречи
с ханом из ханов, которому обязан своим возвышением.
     Слегка растерявшись,  Баиндур уверял, что беспокойство о Кериме вырвало
из  его  груди розу сна,  и  пусть знает помощник,  Ростему подобный,  что у
Баиндура найдется средство отомстить Юсуф-хану за  злобу,  которой он  вдруг
воспылал к  его  посланцу.  И,  высыпав на  голову  Юсуфа  кувшин проклятий,
Баиндур  стал  подробно расспрашивать о  шах-ин-шахе.  И  тут  Керим  уверил
Баиндура  в  благосклонности к  нему  "льва  Ирана".  Только  испытанному  в
преданности хану может доверить властелин Ирана такого важного пленника. Что
же  до  Юсуфа,  то  и  Керим,  когда они вернутся в  Исфахан,  найдет случай
отплатить  злоязычнику  тем  же,   ибо  шах-ин-шах  не  поверил  клевете,  и
благородные ханы едва скрывали возмущение...
     Баиндур не на шутку встревожился -  как бы Юсуф не выболтал правду. Что
стоит один Эреб-хан с его острым,  как бритва, языком! А шах дорожит Эребом,
как талисманом.  Но  еще хуже внимание Караджугая к  Кериму.  Караджугаю шах
верит, как собственной голове. И Баиндур, всячески задабривая Керима, уделял
ему почетное внимание,  приглашая на  совместную еду и  игру в  "сто забот".
Такой крутой поворот не обманул Керима,  он стал еще осторожнее.  И напрасно
юзбаши  Багир,  желая  снова  войти  в  доверие хана,  без  устали следил за
Керимом.  Он совсем потерял надежду уличить в чем-либо счастливца, как вдруг
однажды ночью заметил тень, крадущуюся в конюшню.
     Беспрестанно  оглядываясь,  Керим  дважды  озабоченно  обошел  двор  и,
убедившись,  что никто не подглядывает,  вошел в  ханскую конюшню и принялся
седлать  коня.  С  бьющимся сердцем  Багир  проскользнул в  конюшню  стражи,
отвязал своего берберийца, обмотал войлоком копыта и, когда смельчак скрылся
за воротами, поскакал за ним в темноту.
     Наутро он злорадно рассказывал Баиндуру,  как выследил Керима,  который
оборвал  бег  своего  крокодила  как  раз  у   задней  стены  сада  богатого
купца-грека  и  сам  словно  сквозь землю  провалился.  Ничтожный льстец еще
накануне купил ароматную мазь и, очевидно...
     Дальше Баиндур не слышал,  он вскочил,  отбросил парчовую туфлю, рванул
со столика ханжал и забегал по ковру...
     Багир выпучил глаза,  но хан,  не обращая на него внимания, выскочил за
дверь, побежал через двор и ворвался в домик Керима.
     Кальян струил приятный,  как  греза,  дым.  Керим возлежал на  шелковых
подушках.  Увидя через окно  бегущего Баиндура,  Керим еще  удобнее улегся и
принял вид утомленного человека.
     Задыхающийся от  возмущения Баиндур не  мог говорить.  Правда,  при его
появлении Керим вскочил,  засуетился,  явно  стараясь побороть усталость.  С
трудом овладев собою, Баиндур насмешливо спросил:
     - Вероятно,  ты провел ночь в беспокойстве о крепости? Этот царственный
пленник - источник постоянных волнений...
     - Да, хан из ханов, я плохо спал ночь.
     - О  треххвостый  шайтан!  Только  наделенный  аллахом  глупостью  спит
хорошо, когда под рукой теплая ханум.
     - О сеятель радости, откуда я мог взять ее? - Керим смущенно