тчас Сионский собор ответил
торжественным гудением меди.
     Царь  Теймураз невольно откинулся в  седле и  придержал коня.  За  ним,
будто вкопанная,  остановилась свита.  И не успел князь Чолокашвили выразить
свое удивление,  как, словно из гигантского котла, на кахетинцев опрокинулся
оглушающий перезвон всех колоколов Тбилиси.
     Услужливо,  с  шумом  распахнулись  ворота,  и  оттуда  пестрой  волной
выкатилась праздничная толпа:  амкары  с  цеховыми  знаменами,  дружинники с
копьями, горожане в ярких архалуках, торговцы с грудами плодов на деревянных
подносах,  рыбаки с живой рыбой.  Где-то зазвучали пандури, забили барабаны,
зарокотали трубы,  -  все гремело, кружилось, пело, ликовало вокруг царя, не
давая ему двинуться.
     Внезапно толпа расступилась по обе стороны.  Из ворот величаво выезжали
конные княжеские группы,  окруженные телохранителями и оруженосцами в одежде
цвета  знамен своих господ.  За  ними  бесшабашной гурьбой спешили азнауры в
разноцветных  куладжах,   с   цветами,   воткнутыми  в  островерхие  папахи.
Заздравные  крики,   пожелания  огласили  воздух.  Груды  роз  падали  перед
Теймуразом, образуя ковер. И на цветистых коврах подпрыгивала выплеснутая из
корзин живая рыба.

                Господи, господи,
                Милость твоя над царем!.. -

торжественно неслось из какой-то часовни.
     Теймураз растерянно оглядывался:  веселятся!  Но  ему-то  на что зурна?
Разве он  не  ради  келейной беседы с  католикосом затруднил себя  тягостной
поездкой?
     - Моурави! Моурави! Наш Моурави скачет! - кричала толпа.
     Побледнел даже  Теймураз:  ведь  он,  царь,  желая  выказать католикосу
смирение перед церковью, прибыл на тощей кобыле. А Саакадзе точно взбесился:
разукрасил  своего  черного  черта  белым  сафьяном,  бирюзовыми запонами  и
серебряными кистями.  И сам он,  точно хвастая своей силой, навьючил на себя
пол-арбы драгоценностей...  И потом,  князья еще не совсем совесть потеряли:
выступают чинно,  и  свита  их  в  меру  блестит,  подобно удачно выписанной
стихотворной строке. А этот беззастенчивый "барс" не постеснялся вытащить из
преисподней прислужников сатаны в огненных плащах.
     - Победа! Победа нашему Моурави!
     Саакадзе  потопил   усмешку   в   усах:   "Кажется,   Элизбар   немного
перестарался". Изысканным поклоном приветствовал Саакадзе царя, благодаря за
радость, которую венценосец соизволил доставить верным картлийцам.
     И  когда Саакадзе последовал за  царем,  сжимавшим в  бешенстве простые
поводья, в толпе прошелестел шепот: "Неизвестно, кто кого сопровождает!"
     - Смотрите,  смотрите,  люди!  Жалкая свита  царя  подобна горсти серых
камней, брошенных в золотую россыпь!
     - Да,  заносчивый Моурави умеет показать уважение к царю! - сквозь зубы
процедил Палавандишвили.
     - Это я вижу!  -  буркнул Липарит.  - Но почему царь не пожелал оказать
картлийскому княжеству  уважение  и  прибыл  в  достославный Тбилиси,  город
картлийских Багратиони, как разорившийся азнаур?
     Угадывая неудовольствие картлийцев,  то бледнел,  то краснел Джандиери,
ругая себя  за  оплошность:  надо было ему  предупредить Моурави,  что  царь
пожелал  прибыть  в  богом  ниспосланный удел  скромно,  дабы  доказать свое
высокое расположение...
     Настроение Джандиери еще  более  ухудшилось,  когда кахетинцы въехали в
главные ворота Метехского замка.  Он  почему-то  сосредоточенно рассматривал
знамена,  развевавшиеся между  двумя  мраморными конями над  главным входом.
Справа,  на золотом древке, колыхалось картлийское знамя: темно-красный шелк
с вышитыми светло-коричневым львом и белым быком.  Джандиери мерещилось, что
лев и бык,  лежащие друг против друга, кичливо выставляют: лев - картлийский
скипетр, увенчанный крестом, а бык - меч династии картлийских Багратиони.
     Джандиери покосился на  царя  Теймураза и  в  его  глазах прочел то  же
негодование:  светло-розовое кахетинское знамя почему-то  очутилось на левой
стороне.  И  хотя крылатый конь цвета спелой фисташки и  вздымал раздвоенный
флажок с крестом и хотя корона была расшита золотыми нитями, но почему-то по
сравнению  с   картлийским  знаменем   кахетинское  казалось  блеклым.   Еще
возмутительнее представилось царю и князю общегрузинское знамя, утвержденное
в центре.  Вскинув копье,  Георгий Победоносец в белой кольчуге, устремляясь
по голубому полю на дракона, явно склонялся в сторону картлийского быка.
     Казалось,   и   сердиться  не   за   что,   но  было  что-то  неуловимо
оскорбительное в  неправильном расположении трех знамен.  А придворные шуты,
осатанев  от  радости,  продолжали кружиться  вокруг  царя,  бить  в  бубны,
горланить и,  гурьбой  следуя  за  ним  по  лестнице,  буквально мешали  ему
величаво шествовать.
     И так - три суетливых дня, три мучительных ночи.
     Ни  о  какой келейной беседе даже и  мечтать не приходилось.  Наоборот,
отцы церкови с еще большим остервенением,  чем отцы замков, звенели кубками,
благословляя  каждую  цесарку,  а  их  было  триста.  Разодетые  княжны  так
вдохновенно изгибали руки в  лекури,  словно он,  царь Теймураз,  из-за  них
только изволил пожаловать.
     - Не  думаешь ли  ты,  благородный Мирван,  что Георгий Саакадзе отучит
кахетинцев злоупотреблять скромностью?
     - Думаю другое,  мой Зураб: надолго ли хватит кислых улыбок у телавских
советников?..
     Князь  Мирван  угада