ждой
пса.
     Бледные, с трясущимися руками, внимали советники неземному голосу.
     - Аллах  в  своем милосердии неизменно благословляет кладку каменщиков,
ибо  они  помогают всевышнему украшать созданную им  землю.  Они  вкладывают
свой, угодный аллаху, труд в стены мечети, в роскошные ханэ, в легкие мосты,
соединяющие берега,  и в прохладные лачуги правоверных.  И в минуту раздумья
я,  шах  Аббас,  удостоился  услышать  благоухающий  шепот  аллаха:  "Воззри
милостиво на стоящего у твоего священного трона,  и пусть его слова, подобно
камню,  будут правдивы и  крепки.  Да  послужит кладка каменщика воздвижению
башни величия Ирана".
     Керим  вздрогнул.  Странный озноб охватил его,  ноги  подкашивались,  и
глаза приковались к озаренному ласковой улыбкой лицу шаха. И таким близким и
родным вдруг стал  повелитель повелителей...  ближе деда,  ближе жизни...  и
безудержно захотелось распластаться у подножия трона и в рыданиях, в горячем
признании искупить вину.  Керим подался вперед,  нелепо взмахнул руками и...
столкнулся с  испепеляющим взглядом Саакадзе.  Да,  он был где-то здесь,  за
колоннами,  он был рядом с  Керимом,  как всегда,  на дороге странной судьбы
Керима.  И совсем близко чей-то голос -  может, Саакадзе, а может, голос его
совести -  прошептал: "Опомнись, Керим! Ты доверился хищнику! Каменщик, твоя
кладка никогда не воздвигала ханэ для бедняков, их лачуги слеплены из глины,
а любимцы аллаха тысячами гибнут от каменной пыли и голода,  воздвигая башни
величия Ирана..."
     Искушение испарилось.  Где он?  Почему не в рабате каменщиков? Разве он
не  сын этих бедняков?  Точно мраморное изваяние,  стоит Керим.  Нет,  он не
подставит свою голову даже под золотой молот повелителя Ирана...
     - О  аллах,  о Мохаммет,  о двенадцать имамов!  -  фанатично воскликнул
Керим.  -  Выслушайте благосклонно мои  слова,  как будто я  произношу их  в
мечети.  В щедротах своих, о аллах, ты начертал мне благополучие, ибо я, раб
из рабов, удостоился лицезреть ниспосланного тобою наместника вселенной. Ты,
о Мохаммет, насыпал в уши мои бирюзу, и я, словно у порога рая, слышу слова,
подобные   кристаллам  золота,   и   вижу   сквозь   пламя   восторга,   как
благословленный тобою  зодчий  из  зодчих воздвигает узорчатой кладкой башню
величия Ирана!..  - И как бы в экстазе Керим пал ниц и, ударяясь лбом о пол,
восклицал:  -  Ни в минувшие века не было, ни в последующие не будет равного
шаху Аббасу! Ты подобен морю, а я - капле, но твое снисхождение подняло меня
до самого солнца,  и  я  осмелюсь воскликнуть:  о шах-ин-шах,  твои изумруду
подобные глаза отражают вселенную,  у  тебя  ключ к  сокровенным тайнам,  ты
видишь души правоверных!..
     Шах пристально вглядывался в Керима:  "Не иначе, как каменщик в ночь на
одну  из  пятниц наглотался изречений Низами...  Но  если бы  кто  из  ханов
осмелился услаждать меня не важными сведениями,  а  обкуриванием фимиама,  я
без неуместного раздумья избавил бы его от испорченной мошкой головы".
     - А теперь,  Керим,  без промедления выложи из своего сахарного сундука
ценности, добытые в Картли. И еще запомни: выше солнца нет пути мыслям.
     - Повинуюсь с трепетом и восхищением и отважусь, всемогущий шах-ин-шах,
произнести такие слова:  трудно угадать происходящее в Гурджистане,  ибо оба
царства напоминают западню,  в которой запутался царственный баран... Майдан
в  Тбилиси подобен опрокинутому котлу с остатками пищи,  на Дигоми,  любимом
поле Саакадзе,  ни  одного азнаурского дружинника,  по  дорогам ползут арбы,
нагруженные скудной рванью...  Ни  веселые песни,  ни  смех не достигли моих
ушей...
     - А не заметил ты, что происходит в жилище собаки в Носте?
     Керим похолодел:  неужели за  ним  в  Картли следили?..  Но  он  должен
вернуться целым в Гулаби...
     - Аллаху  было  угодно,  всевидящий шах-ин-шах,  чтобы  я  заметил лишь
накрепко закрытый замок Саакадзе и в изобилии суровую стражу,  подозрительно
оглядывающую чужого...  Все добытое о  двух царствах Попандопуло я  подробно
описал Али-Баиндур-хану.
     - Не  стоило бы  утруждать себя  рискованным путешествием ради пустоты,
если  бы  ты  не  предстал перед царицей,  матерью царя Луарсаба.  Она  тоже
молчала?
     - О шах-ин-шах,  надзирающий и руководящий!  -  обрадовался Керим. - Ты
осчастливил вселенную своими мыслями.  Царственной ханум передал я  послание
Али-Баиндур-хана.  Он  советовал старой царице написать еще раз упрямцу-сыну
настойчивую просьбу покориться воле грозного,  но справедливого "льва Ирана"
и не томить ее,  ханум Мариам,  под замком проклятого аллахом Саакадзе, сына
шакала.  Сколько жалоб вылила на зазнавшегося Саакадзе, сына шакала, забытая
всеми царица!  Писала она Теймуразу,  но он убеждал родственницу ждать более
спокойного времени для  переселения из  Твалади...  Жаловалась царица  и  на
скудость определенных ей монет...  на многое жаловалась толстая, краснолицая
царица.  Но когда я, твой раб, осмелился спросить, где находится жена гурджи
Луарсаба,  она  замахала руками,  словно  ч